С каждой секундой, потраченной на вдох, все отчетливее начинаешь понимать, что лучше бы эти секунды были потрачены на то, от чего перехватывает дыхание…
Осень рвала свое платье холодным ветром. Дождь, казалось, заполнил весь воздух белесой отчаянной пеленой.
На затерянном бульваре тускло светил сам себе одинокий фонарь. Последний оплот цивилизации в войне с осенью, увенчанный разбитым скучающими хулиганами антивандальным абажуром.
Как же слаб человек! Если его лишить размерянной и ежедневной доступности того, что его медленно убивает, от этого он умрет еще быстрее… Яд осознания собственного бессилия перед неизбежностью битвы с осенью…
Лавочка на покинутом бульваре. Откуда она здесь? Никто не остановится, чтоб присесть на нее. Остановка без требования…
Ее красили летом, когда краска еще могла высохнуть и сохранить цвет. Кто-то сидел на ней, тогда, — желтая бульварная газетенка, подстеленная для защиты недешевых штанов от непросохшей краски, — прилипла, слилась, впечаталась в сырое дерево. Остались лишь заголовки:
— Отец восьмерых детей решил стать мамой.
— Звезда российского шоу-бизнеса ушла в запой с финскими бомжами.
— В маршрутках потребуют установить устройство катапультирования.
— Этой осенью количество осадков в средней полосе превысит годовую норму потребления.
Стоп.
Мы потребляем осадки. Мы выпадаем в него, собираем сами себя, концентрируем, обжариваем, закатываем в банки и продаем, сопровождая рекламой между чужими новостями каждый день.
Осажденная жизнь. Оборона от осени. Выжить. Нежить.
Скажет.
На лавочке нацарапано пилкой для ногтей: «Я тоже».
Это знак. Указатель. Окно. Дверь. Глаза. Губы.
Ты.
Только нужно было чуть потерпеть. Знать и верить, что направо от лавочки, за зарослями облетевшей сирени — лето. Там, на свежевыкрашенной, но высохшей скамейке сидит ангел и продает даром белые розы.
Завидев меня, он буркнул под нос с облегчением:
— Ну, наконец — то. Держи. Иди.
Ты всегда где — то рядом.
Я тоже.