Ледяной склон, подобный гигантскому, обглоданному временем клыку древнего зверя, обрывался в бездонную пасть пропасти. Бездна дышала клубящимся, мертвенно-белым туманом, скрывавшим глубины, от которых стыла кровь. Перевал Ветров. Не просто перешеек в горах — последний бастион, рубеж, где заканчивалось леденящее душу дыхание Пустоши Забвения и начиналось тяжелое, влажное пекло Нижних Земель. Воздух здесь был не просто холодным — он высасывал тепло, оставляя во рту привкус пепла и вечной пустоты. Лань Синьюэ, стиснув зубы до хруста в челюсти, несла на себе Лин Фэна. Его тело безвольно обвисло на ее спине, тяжелое и безжизненное, как мешок с мокрым песком. Лишь тончайшая, трепещущая нить сознания, сотканная из чистой, исступленной воли, удерживала его от падения в небытие. Каждый ее вдох резал горло ледяной крошкой, каждый выдох превращался в клубящееся облако страдания. За ней, кряхтя под тяжестью собственных ран и ноши, шел Бо Хай. Его исполинское тело, изрубленное клинками и опаленное адским холодом ци Ледяного Стража, тащило Го. Тот едва ковылял, спотыкаясь на каждом шагу, лицо его было землисто-сизым, а из горла вырывались хриплые, надсадные всхлипы — он откашливал ледяную крошку, намерзшую внутри, словно осколки стекла. Его буйная, огненная ци была скована остаточным холодом Стража, как река под внезапным, неумолимым панцирем льда. Чжиру замыкала шествие. Ее тонкие пальцы побелели от нечеловеческого сжатия странного, треснувшего браслета — артефакта, испещренного мерцающими, словно живые, золотыми прожилками. Вдруг ее взгляд, полный немой тревоги, метнулся к свинцово-серому, низко нависшему небу. И там — в разрыве клочковатых, несущихся как обезумевшие стаи птиц туч — мелькнула знакомая, зловещая крылатая тень, разрезавшая ветер бесшумным, хищным взмахом.
 — Они знают путь! — ее крик сорвался, превратившись в стон чистого ужаса. Голос предательски срывался на визг. — Страж… он ведет их! Его метка… она на нас! Как чумная печать!

Снизу, из глубин слепящего тумана, словно эхо из ледяного ада, донесся ответный вой. Дикий, протяжный, раздирающий душу, полный ненасытной ярости и голода. Не один. Десятки, сотни глоток сливались в жуткую, нарастающую симфонию преследования. Ледяной Прилив. Весь клан поднялся по следу, неумолимый, как сход ледника, хищный, как стая голодных ледопардов, учуявших слабину добычи.

Испытание Перевала обрушилось на них во всей своей коварной, убийственной мощи.

Тропа вилась предательской лентой смерти. Обледенелые камни скользили под ногами, как полированный мрамор, смазанный жиром. Узкие карнизы, не шире ступни, нависали над черной, бездонной пастью, откуда веяло запахом гниющего льда и вечного мрака, смешанным с едкой сыростью поднимающегося тумана. Каждый шаг требовал нечеловеческого усилия, мучительного расчета, балансирования на самом лезвии бритвы между жизнью и падением в небытие. Лин Фэн, сквозь густой, кровавый туман боли и слабости, застилавший сознание, чувствовал лишь одно — жгучую, унизительную, всепоглощающую ярость собственного бессилия. Его спина, прижатая к груди Синьюэ, ощущала каждое ее учащенное, сдавленное биение сердца, как удары молота о наковальню; дрожь в ее напряженных до предела мышцах спины и плеч; ледяной пот, пропитавший ее тонкую одежду под его щекой. Она была на краю, ее дыхание свистело в горле, прерывисто и хрипло. А он… он был лишь мертвым грузом, тянущим ее, свою единственную надежду, в эту черную пропасть.
 — Брось… меня… — он прохрипел, каждое слово давалось как удар раскаленным ножом в гортань, вызывая новый прилив соленой, железной крови на язык. — Уйди… с ними… Спасай… себя… Ради всего святого!

Ее руки, обхватившие его бедра и грудь с хваткой утопающего, лишь сжались с такой нечеловеческой силой, что у него перехватило дыхание и ребра затрещали под давлением. Ни слова в ответ. Только сталь в ее глазах, устремленных вперед, сквозь бьющую в лицо, слепящую ледяную крупу, режущую кожу как бритва. Ее молчание было громче любого крика, громче воя Прилива. Оно говорило: «Я не отпущу. Ни за что. Никогда. Мы или погибнем вместе, или выберемся вместе.»

Именно тогда грянул обвал. Не слепая прихоть стихии. Направленный. Расчетливый, безжалостный, смертоносный удар. Мощный сгусток ледяной ци, посланный одним из магов Прилива, скрывавшихся в тумане ниже, ударил точно в основание карниза под ногами Чжиру! Камни взорвались облаком ледяной пыли и острых осколков, тропа просто исчезла, обрушившись в бездну с глухим рокотом. Девушка вскрикнула — коротко, отчаянно, как подстреленная птица — и камни ушли из-под ее ног. Бо Хай, с ревом ярости и ужаса, бросив опирающегося на него Го, рванулся назад, его могучая, израненная рука протянулась в пустоту, пальцы судорожно сжались… Но расстояние было непреодолимо. Он опоздал на долю мгновения, на одно проклятое биение сердца.

Лин Фэн увидел. Не глазами — они были закрыты пеленой боли и слабости. Душой. Он ощутил падение Чжиру, как собственное. Ужас, исказивший ее милое, всегда живое лицо, превративший его в маску чистого страха. Бессильную ярость и леденящее отчаяние в широко раскрытых глазах Бо Хая. Шок и немощь на искаженном гримасой боли лице Го. И… ее. Золотую нить. Ту самую, что пронзала пространство и время, связывая его разбитое сердце, его израненную душу с Якорем Двух Сердец, сияющим далекой, но невероятно яркой точкой где-то там, за спиной, над самой бездной Забвения. Она пульсировала в его сознании, как живая, истекающая светом артерия, наполненная не ци, а чем-то более фундаментальным — Памятью, Волей, Сутью. В ней была частица его души. Его Незыблемости. Сама сердцевина его клятв, его боли, его любви.

Он не думал. Не рассчитывал. Он приказал. Не телу — оно было мертвым грузом. Нить. Той тончайшей, но неразрывной связи, протянутой сквозь пространство, сквозь леденящий холод Забвения, сквозь адскую боль.

«ДЕРЖИ!»

Мысль пронзила сознание, как молния. Золотая нить вздрогнула, как струна под ударом. В воздухе, над самой черной пастью пропасти, куда падала Чжиру, на миг материализовался призрачный щит. Но не из мерцающей энергии ци. Он был соткан из сгущенной памяти, из самой сути Лин Фэна: из прочности гранита, на котором они стояли плечом к плечу против врагов; из надежности руки Бо Хая, подставившего спину в битве без раздумий; из нерушимости клятвы, данной у Источника под лунным светом; из тепла прикосновения Синьюэ, из ее веры в него. Щит был хрупким, эфемерным, почти прозрачным, но в нем была абсолютная реальность его духа.

Чжиру ударилась о призрачную золотую гладь. Раздался звук, похожий на звон разбитого хрусталя, смешанный с глухим стоном. Щит треснул, рассыпался мириадами золотых искр, похожих на падающие звезды в миниатюре, но он погасил смертельную инерцию падения, поглотив удар. Отброшенная к скале, она, рыдая от ужаса, непонимания и боли в изодранных пальцах, вцепилась ногтями в крошечный выступ обледенелого камня, чувствуя, как лед режет кожу до крови. Рука Бо Хая, сильная и надежная, как дубовый корень, с железной хваткой схватила ее запястье и вырвала из объятий бездны, прижав к груди с ревом облегчения.

Лин Фэн захлебнулся. Не воздухом — горячей, соленой волной крови, хлынувшей из горла и носа. Агония была неописуемой, вселенской. Казалось, гигантский невидимый крюк вонзился в самое нутро его души и вырвал кусок, оставив за собой ледяную, пылающую, зияющую пустоту. Сознание поплыло, мир погрузился в кровавый туман. Но в глазах Синьюэ, прижавшей его к себе с такой силой, словно хотела вдавить в себя, он увидел не панику, а горячую, яростную гордость. И что-то новое, глубокое, пронзительное — понимание. Понимание истинной природы его силы, лежащей за пределами ци, за пределами плоти, в самой сердцевине бытия.
 — Ты… не одинок, глупец, — прошептала она, ее губы, холодные и потрескавшиеся, коснулись его ледяного виска. Голос был хриплым, надтреснутым, но невероятно твердым, как скала. — Твоя воля… твоя память… они теперь здесь, с нами. Держись за нас! Держись за это! — Ее пальцы впились в его плечи, передавая не только поддержку, но и неистовую решимость.

В Лесу Шепчущих Клинков:

Спуск с перевала был кромешным кошмаром, бегством сквозь ад, где каждый шаг мог стать последним, но они успели. Ледяной, высасывающий душу туман Пустоши сменился влажным, густым, почти осязаемым воздухом, обволакивающим кожу как теплая влажная тряпка. Он пах прелой листвой, сырой землей, древесной смолой и чем-то древним, непостижимо старым и мудрым, как дыхание самой земли. Ледяные пики, сиявшие позади как грозные надгробья, уступили место бескрайнему морю древнего леса. Гигантские деревья, настоящие титаны со стволами в десяток обхватов, покрытые бархатным изумрудным мхом и переплетенными лианами, толще человеческой руки, вздымались к небу, скрывая его под непроглядным зеленым сводом, где лишь редкие лучи света пробивались сквозь толщу листвы, как золотые копья. Воздух не просто вибрировал — он звенел, гудел низким, мощным звуком от ци. Густой, живой, древней, дышащей первозданной силой, но иной, чем агрессивная, выжигающая пустота Забвения. Не враждебной, но… настороженной, изучающей. Каждый лист, казалось, поворачивался к ним; каждый узловатый корень, выступающий из земли, словно следил; каждый завиток мха хранил молчаливое наблюдение. Лес дышал, и его дыхание было едва слышным шепотом тысяч невидимых клинков, готовых обрушиться на пришельцев.
 — Лес Шепчущих Клинков, — прохрипел Бо Хай, перевязывая рваную рану на плече Го полоской прочной, грубой ткани, пропитанной горьким, пахнущим хвоей древесным соком. Его голос звучал глухо, как удар топора по вековому пню, но в запавших от нечеловеческой усталости глазах горела неистовая решимость выжить. — Земли клана Зеленого Клена. Не друзья, не враги. Нейтральны, как скала посреди реки. Но Прилив сюда не сунется — старые, кровавые счеты, реки крови между нами. Граница священна для обеих сторон, нарушение — война. У нас… есть передышка. Мало. Очень мало. Хватаем воздух, как рыбы на берегу.

Лин Фэн лежал на грубом плаще из шкур, разостланном Синьюэ под сенью гигантского, похожего на зеленый собор папоротника. Тело горело костным огнем слабости и боли, пустота в разрушенном, разорванном даньтяне была зияющей, леденящей черной дырой, высасывающей последние силы. Но рядом, как раскаленный уголь под пеплом, тлело новое, неотвязное ощущение — навязчивое присутствие Якоря в его сознании. Оно ощущалось как второе, фантомное сердце, бьющееся в такт его отчаянной воле, ритм его пульсации отдавался гулкой болью в висках. Он мог чувствовать его — далекий, но неразрывный, как собственная тень, как ампутированная конечность. Через эту тонкую, болезненную связь он ощущал… давящую, неотступную угрозу. Не только Прилива, преследующего по пятам с воем ненависти. Ту, глубинную, древнюю, словно само мироздание. Тревожный гул спящей Владычицы Забвения, усиленный яростным, обещающим месть ревом отброшенного, но не побежденного Стража. Их гнев висел в воздухе Леса тяжелым, незримым покрывалом, как предгрозовая тишина, чреватая бурей.

Первая Тайна Нового Пути.

Чжиру, оправившаяся от шока падения, но все еще бледная, как полотно, с перевязанными окровавленными тряпицами пальцами, тихо подползла к нему. В дрожащих руках она бережно держала треснувший браслет и… крошечный осколок черного камня с тончайшей, словно живой, золотой прожилкой внутри, отколовшийся при ударе о щит памяти.
 — Он… реагирует на тебя, — прошептала она, голос ее был слабым, как шелест листьев, но полным потрясения. Она поднесла осколок к его груди, туда, где когда-то пылало Сердце Пробуждающихся Царств.

Осколок замигал слабым, но упорным золотым светом, в идеальном такт болезненной пульсации Якоря в самой сердцевине души Лин Фэна. — И на… на нее. — Она указала на Слезу Вечной Зимы у Синьюэ — артефакт, некогда сиявший чистым, холодным лунным светом, а теперь похожий на мертвую, бесцветную, мутную каплю слепого льда, висящую на тонкой цепочке. И случилось невероятное: мертвая капля дрогнула. Из ее глубины вырвалась крошечная, едва уловимая искорка лунного света, тусклая, как воспоминание. Свет, который тут же был пойман, словно на крючок, золотой прожилкой в осколке браслета. Две искры на миг слились в единую точку света, как две потерянные половинки, узнавшие друг друга сквозь толщу времени и разрушения.
 — Мама… — голос Чжиру дрожал не только от слабости, но и от глубочайшего потрясения открытием, от пробуждающихся детских воспоминаний. — …она шептала мне сказки… о «Сердцах Первопамяти». Артефактах, созданных в Эпоху Истоков, до Великого Разделения стихий, до вражды льда и огня, земли и неба… Они не просто хранили ци… они хранили суть. Суть стихий, суть воли первых творцов… суть памяти самого мира, его изначальную истину. Твой Якорь… Слеза… и этот браслет… — она сжала осколок так, что побелели костяшки пальцев, — они одного корня! Осколки одного разбитого Целого! Разные проявления одной Первопамяти!

Лин Фэн вспомнил. Золото-Лунную Нить, что они с Синьюэ соткали у Источника из слияния их сил. Вспомнил, как их энергии — разрушительный холод и созидательная твердость земли — слились не в конфликте, а в непостижимой, совершенной гармонии. Как Якорь вобрал в себя не просто ци, а их Память, их Любовь, их Обещание, саму ткань их душ. Осколки одного целого. Это объясняло все. Источник их странной, неразрывной связи. Природу силы, что спасло Чжиру — силу не ци, а воплощенной памяти и воли.

Друзья и Тени Мира Людей:

Их нашли на третий день. Не отряд воинов в доспехах из закаленной древесины, а трое: двое юношей и девушка. Они появились бесшумно, сливаясь с тенями стволов и пеленой мха, словно вырастали из самого леса. Одетые в прочные, бесшумные одежды из обработанной, темно-зеленой коры и мягкого, болотного оттенка шелка, с вышитой темно-зеленой нитью эмблемой кленового листа на груди. Разведчики клана Зеленого Клена. Их движения были плавными, экономичными, как течение подземного ручья, глаза — острые, недоверчивые, цвета молодой хвои — замерли, сканируя группу беглецов. Взгляд скользнул:

• По Лин Фэну — бледному, как лунный свет на снегу, искалеченному, едва дышащему, но с глазами, горевшими такой неукротимой волей, что она казалась несовместимой, чужеродной в его разрушенной, почти трупной оболочке. Воля, которая заставляла лес насторожиться.

• По Синьюэ — истощенной до прозрачности тени, но излучавшей ледяное достоинство и скрытую мощь, готовую взорваться отчаянием или яростью в любой миг. Сила в ней дремала, но была ощутима, как спящий вулкан.

• По Бо Хаю и Го — типичным сынам суровой Пустоши, несущим на себе ее печать выжженной агрессии и инстинкта выживания любой ценой, но сейчас лишь немых, израненных, с потухшими (но не погасшими) огоньками в глазах.

• По Чжиру, прижимающей к груди странный, треснувший браслет с мерцающим золотом в трещине и крошечным осколком в руке — артефакт, от которого веяло древностью и тайной.
 — Старейшина Лань ждет, — произнесла девушка-разведчик. Ее голос был мелодичен, как журчание лесного ручья, но абсолютно лишен тепла, гладок и холоден, как отполированный камень. — Вы нарушили границу. Лес позволил вам дойти сюда. Он не видит в вас мгновенной угрозы… пока. Идите. Не отставайте. Заблудитесь — будете корнями.

В Деревне Зеленого Клена:

Деревня была живым чудом симбиоза. Не дома среди деревьев, а дома в них, вырезанные в невероятно толстых живых стволах древних лесных великанов. Окна и двери выглядели естественными дуплами, обрамленными резьбой, изображающей листья и зверей. Жилища соединялись извилистыми мостиками из переплетенных лиан, покрытых упругим, изумрудным мхом, образующим мягкий, пружинящий под ногами ковер. Воздух был насыщен густой, древесной, почти одурманивающей ци, пахнущей смолой, влажной землей, грибами и чем-то старым, невероятно мудрым и терпким, как тысячелетний дуб. Люди двигались с тихой, природной грацией, их шаги не оставляли следа на мягком ковре из опавших листьев и хвои, взгляды были оценивающими, отстраненными, как у лесных хищников, наблюдающих за незваными гостями. Здесь царил закон природы — древний, безжалостный в своей эффективности, прекрасный и ужасающий в своей жестокой гармонии. Тишину нарушал лишь шелест листьев, далекие крики невидимых птиц и постоянный, едва слышный шепот — тот самый шепот клинков, давший лесу имя.

Старейшина Лань восседала на троне из живых, переплетенных корней в самом сердце деревни, в огромном, полутемном зале внутри древнейшего дерева-праматери. Свет проникал сквозь естественные щели в стволе, рисуя на полу причудливые узоры. Ее лицо было как резная маска из старого, морщинистого, покрытого лишайником дуба, а глаза — неестественно яркого цвета первой весенней зелени, проницательные, видящие насквозь. Она выслушала их краткий, тщательно дозированный (и утаивающий львиную долю правды о Владычице, Страже и истинной природе Якоря) рассказ, поданный Бо Хаем. Ее взгляд, тяжелый, как взгляд самого древнего леса, задержался:

• На осколке браслета в дрожащей руке Чжиру.

• На мертвой, но откликнувшейся Слезе Синьюэ.

• Дольше всего — на Лин Фэне. Его физическая слабость, его бледность, его едва заметное дыхание контрастировали с незримой, но ощутимой тяжестью его духа, с тем негасимым огнем воли в глазах, что не гас даже на краю гибели. Этот контраст заставил ее слегка нахмурить брови.
 — Лес принял вас, — произнесла она наконец. Голос ее шелестел, как ветер в кронах вековых дубов, сухой и лишенный эмоций. — Но приют под его сенью — не вечен. Ледяной Прилив уже послал гонцов. Они у наших границ, за Перевалом. Требуют выдачи «грабителей святынь и убийц Стражей». — В ее зеленых глазах не было ни осуждения, ни страха, лишь холодный, безжалостный расчет лесного хищника, взвешивающего риски и выгоду от незваной добычи. — Мы храним нейтралитет. Но нейтралитет в этом мире, где каждый лист борется за свет, имеет цену, и цена эта — сила и полезность. Вы можете остаться… пока восстанавливаете силы. Но вы должны заработать кров над головой и защиту крон. И доказать Лесу и клану, что ваши беды не принесут гибели моему народу. Что вы не тянете за собой смерть, как гнилой плод тянет за собой червей.

Корни и Клинки. Первый Шаг Восхождения:

«Заработать» означало пройти Испытание Корней. Никаких поединков — Лин Фэн не мог поднять и посоха. Это было испытание духа и связи с миром, с самой жизненной силой земли, с древней мудростью леса. Испытуемого приводили в сердце священной рощи, где росли Праотцы-Деревья, древние титаны, чьи корни уходили к самым Истокам силы этого мира, пили из подземных рек первозданной ци. Деревья «читали» душу. Ложь, жадность, темные намерения, эгоизм — корни сжимались, безжалостно выталкивая чужака обратно в мир людей… или душили, вплетая в себя как удобрение, возвращая плоть и дух земле.

Лин Фэн стоял один посреди гигантских, молчаливых титанов, опираясь на грубый посох, вырезанный Синьюэ из ветви Шепчущего Дерева. Его тело едва держалось, ноги подкашивались, каждая мышца горела слабостью. Пустота в разрушенном даньтяне зияла ледяной, бездонной пропастью, высасывающей тепло. Но он чувствовал не только слабость. Он чувствовал:

• Золотую Нить к Якорю — жгучую боль разлуки, как оторванную конечность, но и теплую, упругую пульсацию его Памяти, его Жертвы, его Обещания, его Любви к Синьюэ. Эта нить горела в душе.

• Присутствие Синьюэ — ее веру в него, твердую, как нерушимый ледяной щит; ее Любовь, как тихий, теплый свет, маяк на краю его темнеющего сознания; ее страх за него, сжимающий сердце.
• Эхо Истока — крошечную, но чистую искру «Росы Рассвета», первозданную чистоту его Воли, выжженную, но не убитую Забвением, теплившуюся в руинах его центра.

• Боль и Ярость — за оскверненный мир Забвения, за животный страх в глазах Чжиру при падении, за свое немощное тело, за преследующих их убийц, за угрозу над друзьями.

Он не собирал ци — ее не было. Он не пытался казаться сильным или добрым. Он раскрылся. Раскрыл свою израненную, истерзанную, но не сломленную суть. Свою Незыблемость, выкованную в бездне отчаяния и прошедшую сквозь огонь потерь и предательств. Свою боль, свой гнев, свою надежду, свою любовь, свое бессилие. Все, что делало его Лин Фэном.

Корни древних деревьев зашевелились. Не для атаки. Они потянулись к нему. Тонкие, как паутина, нежные, почти прозрачные усики корней коснулись его босых ступней. Холодная, невероятно древняя, мудрая энергия, несущая в себе память тысячелетий, влилась в него. Не в разрушенный даньтянь. Прямо в душу, в самую сердцевину его существа. Она не давала физической силы мышцам. Она очищала. Как чистейшая родниковая вода, она омывала раны его духа, смывая липкую, ядовитую паутину остаточного холода Забвения, затягивая микротрещины в самой ткани его духовной субстанции, оставленные болью и отчаянием. Он почувствовал… невероятное, освобождающее облегчение. Как будто с души сняли часть невидимых, но тяжких, ржавых оков, которые он даже не осознавал, но которые сковывали его дух. Искра его собственной воли, теплившаяся в руинах даньтяня, вспыхнула ярче, увереннее, обретя четкую, пусть и крошечную, устойчивую форму. Маленькое, но неугасимое пламя.

Старейшина Лань наблюдала с края рощи, слившись с тенью огромного корня. Ее каменное, непроницаемое лицо дрогнуло. Легкая, но явная тень изумления мелькнула в ее ярко-зеленых глазах. Деревья… они не просто приняли его. Они делились с ним своей древней, бережно хранимой веками силой, своей чистейшей, природной ци. Этого не случалось с чужаками… веками, если не дольше. Лес признал не тело, а дух.
 — Ты можешь остаться, Чужой с Глазами Старой Скалы, — сказала она, когда он вышел из рощи, шатаясь, опираясь на посох, но с негнущимся взглядом, в котором горел очищенный, ясный огонь воли. — Ты и твои спутники. Лес признал твой дух. Но помни: твои враги могущественны и безжалостны, как зимняя буря. И твоя сила… она странна. Чужая. Она привлекает тени, как гниль привлекает падальщиков, как сладкий нектар — ос. Лес защитит вас лишь на время, пока вы не станете угрозой для его собственной жизни, для его гармонии. Тебе нужен путь. Тебе нужен учитель. Тот, кто понимает не потоки ци по меридианам, а силу Воли, что движет горами, и глубину Памяти, что хранит истину мира. Кто ищет ключи не к энергии, а к самой душе творения.

Она указала своим посохом, вырезанным из корня самой Праматери, на восток, туда, где бескрайний лес сливался с сизой дымкой горизонт.
 — Там, у Горячих Источников Кровавого Лотоса, в долине, где земля дышит вечными испарениями, а вода окрашена минералами в багряные тона, живет отшельник. Его зовут Железный Мудрец Цинь. Говорят, он ищет… утраченные ключи к душе мира, к временам до Великого Разлома. И что он помнит кое-что о временах, когда артефакты Первопамяти были целыми, сияющими сосудами истины, а не разбитыми осколками, как этот. — Ее взгляд скользнул к осколку в руке Чжиру.

Лин Фэн перевел взгляд на Синьюэ. Она стояла рядом, ее лицо было изможденным, тени легли глубоко под глазами, но в глазах светилась та же непоколебимая решимость, что и в его. Она молча кивнула, коротко и твердо. Ее рука — сильная, несмотря на усталость, — нашла его слабую, холодную руку и сжала ее с такой силой, что кости хрустнули, но это был хруст жизни, поддержки, единства. В его опустошенном теле не было ци, но горела та самая очищенная искра его воли, маленькое, но неугасимое пламя, зажженное в роще Праотцев. Он чувствовал Якорь — кусок своей собственной души, запертый в золото-лунном кристалле над бездной Забвения. Он знал: клан Прилив не отступит. Страж вернется, сильнее и яростнее, ведомый яростью и властью Владычицы.

Тень Владычицы длиннее, чем кажется, и ее леденящее дыхание уже ощущалось здесь, под сенью Шепчущих Клинков, как предвестник бури. Но у него теперь было не только обещание Синьюэ. У него был путь. Путь к силе, рожденной не из ци, а из духа, из памяти, из непоколебимой воли. Путь к пониманию тайн Якоря и Слезы, к разгадке Сердец Первопамяти и их роли в мире. Путь назад — к себе самому, но уже иным, сильнее духом, чем прежде, даже если тело лежало в руинах. Рассвет, пробивающийся сквозь непроглядную крону Шепчущих Клинков, упал длинным, косым лучом на его лицо. Он не согревал тело, все еще леденящее от слабости и потери крови, но зажег новый, ясный, решительный огонь в его глазах. Путь на вершину — не горы, а собственного возрождения и понимания — требовал нового шага. На восток. К дымящимся источникам, к тайнам Железного Мудреца, где, возможно, скрывались ключи не только к его возрождению, но и к пониманию самой изначальной сути мира, разбитой на осколки Первопамяти, как разбито было его тело. Ключи, которые могли собрать и то, и другое воедино.