Тишина в зарослях бамбука была не просто гнетущей — она была мертвой, высасывающей звук, как болото. Воздух, густой и липкий от влаги, пропитанный удушливым коктейлем сладковатой гнили прелых листьев, едкой плесени и тяжелого духа сырой земли, обволакивал Лин Фэна неподвижным, мокрым саваном. В центре этого немого удушья он стоял, сжимая в дрожащих руках источник своей гибели или спасения — зловещий свиток. Древние иероглифы, выжженные на шкуре, казалось, тлели изнутри: «Для Недостойных». Они прожигали его сознание не светом, а язвенной темнотой, ярче мимолетного багрового мерцания на шкуре. Не дар. Вызов. Крюк, заброшенный в самую бездну его отчаяния, с наживкой из немыслимой надежды.

Сердце колотилось, как загнанный зверь в клетке из ребер, смешивая леденящий страх с дикой, запретной, почти кощунственной надеждой. «Забытый Путь… Сердце Горы… Глотка Дракона…» Слова висели в сыром воздухе, тяжелые, как свинцовые слитки, непостижимые, как письмена демонов. Ученым он не был. Пыльным архивным червем, избранным Старейшиной для перебирания манускриптов — и подавно. Он был Лин Фэн. Отверженный. Ученик третьей ступени Очищения Меридианов, чьи руки разбил немой, насмешливый гранит утеса Стойкости. Свиток был написан именно для него. Для разбитого. Для недостойного.

Свистящим вдохом, сотканным из осколков боли, пыли унижений и голой, отчаянной решимости, Лин Фэн сунул свиток обратно в смертоносный футляр. Прикосновение к темному, инкрустированному странными знаками дереву пробудило не просто холод. Это была бездонность. Ощущение, будто он держит не обрубок, а отколотый кусок горного хребта, вырванный из чрева земли. Он спрятал футляр за пазуху, под грубый, потрепанный холст рубахи. Там, где ледяной прямоугольник прижался к голой коже, возникло невыносимо плотное давление, словно на грудь положили надгробную плиту. Затем — пульсация. Глухая, ритмичная волна жутковатого внутреннего тепла, расходящаяся по ребрам, проникающая в кости. Словно сердце спящего подземного гиганта билось у него в груди.

Весь остаток дня прошел в оглушительном хаосе мыслей. Лекции Старшего Наставника Ли о «Гармонии Цветущего Лотоса» пролетели мимо ушей, утонув в гуле собственной крови. Трапеза — безвкусной, меловой кашицей на языке. Насмешливые взгляды, шепотки — он видел их сквозь плотный туман сосредоточения, как сквозь мутное стекло. Весь мир свернулся, сжался до размеров ледяного прямоугольника у сердца и жгучего, как раскаленный шлак, вопроса: Как? Как постичь Путь, вычеркнутый из памяти самих небес? Как тренироваться, не выдав себя палачам в белых одеждах?

Ответ пришел с ночью, черной, как смола, бездонной, как пропасть забытого пути. Когда секта «Белого Лотоса Просветления» погрузилась в искусственный, благоухающий сандалом сон медитации, Лин Фэн не спал. Лежа на жесткой, колючей циновке в общей спальне (его место — у самого входа, на убийственном сквозняке, как и подобает отверженному), он слушал мерное, фальшиво-умиротворенное дыхание десятков тел. Когда ритм стал глубоким, монотонным, как шум прибоя в раковине, он скользнул наружу, бесшумной тенью, впитавшейся в мрак.

Не к утесу «Стойкости». Слишком на виду. Слишком много следов прошлых поражений. Его место теперь — Долина Забытых Шепотов. Узкое, змеиное ущелье за восточной стеной секты, куда сбрасывали трухлявые обрубки манекенов, сломанные деревянные мечи и, по слухам, прах неудачников. Место, пропитанное запустением до костей, эхом давних проклятий и леденящими кровь легендами о духах тех, кто не смог. Воздух здесь был тяжел, вязок, отдавая затхлой стоячей водой, едкой кислятиной испорченного зерна и сладковатым тлением гниющего дерева. Идеальная свалка. Идеальное убежище для недостойного.

Спуск был смертельно опасен. Обрывистые тропинки, как зияющие раны на склоне, острые камни, жаждущие пролить кровь. Лин Фэн цеплялся за шершавые, ледяные выступы, его ци, слабое, неуклюжее, как птенец со сломанным крылом, едва гасило рывки тела. Каждый шелест сухого листа, каждый скрежет камня под ногой, каждый отзвук его собственного предательски громкого дыхания останавливал сердце. Обнаружение — не просто порка или чистка сортиров. Свиток нашли? Сожгут на Площади Очищения как еретика, а его пепел смешают с грязью.

В глубине ущелья, там, где лунный свет боялся заглядывать, он нашел пещеру. Неглубокую, сырую до скользкости, пахнущую плесенью веков и гнилью неупокоенных надежд. Но укрытие. Его склеп. Его кузница. Забравшись внутрь, Лин Фэн высек огниво (роскошь, сохраненная с прошлого задания, спрятанная как драгоценность нищего).

Слабый, дергающийся огонек осветил стены, покрытые язвами мха и странными, выщербленными узорами, похожими на кровавых близнецов тех, что украшали ледяной футляр. Дрожащими, но уже не от страха, а от лихорадочного нетерпения руками он извлек свиток.

При свете пляшущего, ненадежного пламени древняя шкура казалась еще зловещей, живой. Иероглифы, выжженные черным, пульсировали темно-бордовым свечением, как запекшаяся кровь под тонкой кожей. Он развернул свиток, и взгляд упал на начало, выписанное яростными, рваными штрихами:

«Сердце Горы не бьется в груди избранного. Оно стучит в разбитых костяшках упрямца, бьющего в камень до кровавой пены. Оно — ритм боли, выкрикиваемой в немоту; ритм упорства, выдранного из глотки отчаяния; ритм отказа умереть. Внемли ему. Поглоти его. Стань им.»

Инструкции были безумны, чудовищны, богохульны. Не медитация у ароматных Лотосовых Прудов, не плавные, изящные формы «Танца Лепестков». Здесь говорилось о… ударах. О ломке. О сосредоточении не на тонких, как паутина, меридианах, а на грубой плоти — костях, мышцах, сухожилиях. О впитывании ци не из очищенного воздуха, а из самой грязной плоти земли, через боль, через разрушение и кровавое восстановление. «Ломай, чтобы укрепить сталью страдания. Гори в агонии, чтобы выжечь слабость дотла. Кровь — чернила, которыми Недостойный пишет свою судьбу на пергаменте собственной плоти.»

Путь самоистязания. Путь, презрительно отвергнутый «Белым Лотосом» как варварский, скотский, ведущий в тупик безумия. Путь для тех, кому наглухо заперты врата изящных искусств. Его путь.

Лин Фэн посмотрел на свои руки. Кровь под грязными бинтами запеклась бурыми корками. Боль пульсировала тупым, знакомым огнем. Вспомнил холодный, как лезвие, взгляд Чэнь Ли, ядовитую усмешку Наставника. Вспомнил гранит утеса, немой, непоколебимый, вечный под его бесплодными ударами. В его глазах, отражающих пляшущее пламя огнива, вспыхнул и застыл тот самый упрямый, каменный огонь. «Так. Значит, так.»

Он сорвал бинты. Грубо, сдирая струпья. Обнажил сине-багровые, распухшие, сбитые в мясо костяшки. Встал перед сырой, неровной, насмешливой стеной пещеры. Принял не «Корень Лотоса», изящный и устойчивый, а стойку из свитка — низкую, широкую, укорененную в земле, как скала, выросшая из праха. «Стойка Непоколебимого Камня». Дыхание… Резкое, как удар кузнечного молота по наковальне, выдыхаемое с силой и хрипотой в момент удара.

Он вдохнул — вбирая сырость, гниль, отчаяние. Собрал всю свою ничтожную, тонкую струйку ци. Не направил, а вогнал ее кулаком молота в кулак. В каждую трещину кости. В порванную плоть. Ощущение — невыносимое, адское: раскаленные гвозди под ногтями! Иглы раскаленной стали в суставах! Белый, режущий свет в глазах! Он зарычал, дико, по-звериному, заглушая крик. Ударил.

БА-АММ!

Глухой, раскатистый гул, как удар грома под землей, потряс пещеру. Костяшки врезались, вмялись в мокрый камень. Боль взорвалась ослепительно-алой вспышкой в черепе. Пальцы онемели, превратившись в деревянные чурбаки. Предплечье сковала свинцовая, рвущая судорога. Казалось, кости не треснули — рассыпались в песок! Но сквозь этот белый ад… пробился толчок! Глухая, мощная вибрация, словно удар гигантского сердца в недрах. Она прошла от камня сквозь разбитые в кровь костяшки, взломала онемение в предплечье, ударила в грудину — туда, где ледяной футляр ответил пульсирующим жаром. И в этот миг, миг между болью и тьмой, он почувствовал.

Не просто камень. Сердце Горы. Его бездушную, миллионолетнюю тяжесть. Его терпеливое, всесокрушающее равнодушие. Его сжатую в недрах ярость — тупую, беззвучную, вечную. Не биение — глухой, мощный гул, от которого задрожали его собственные кости. Он был им. На миг. Камнем, принявшим удар. Его сердце на миг стукнуло в унисон.

БАМ!

Еще удар. Боль снова острая, рвущая, но теперь в ней была… ясность. Жгучее, чистое топливо для его ярости. Он выдыхал с силой, хрипло, выплевывая слабость, страх, грязь унижений. Боль оставалась, но теперь она была его союзником, его молотом и наковальней, а не палачом. Кровь брызнула, алая и горячая, смешиваясь с холодной слизью стены. И снова — толчок! Вибрация. Глухое эхо силы в костях.

Он бил. Слепо. Яростно. Одержимо. Каждый удар — взрыв агонии в костяшках, удар молота по наковальне души. Каждый выдох — отречение от «Белого Лотоса», плевок на его гармонию. БАМ! БАМ! БАМ! Грохот гудел, нарастая, в сырой тесноте пещеры, приглушенный, но все равно оглушительный для его слуха. После каждого удара он замирал, леденея, прислушиваясь к мертвой тишине ночи снаружи. Риск был смертельным. Но остановиться — значило сломаться окончательно. Это был единственный мост через пропасть.

Дни слились в кошмарный, кровавый ритуал. Ночью — пещера, удары, треск костей, хрип, кровь, мучительный поиск «Сердца Горы» в белом огне боли. Днем — жизнь «неудачника», тени. Но внутри бурлил вулкан боли и зарождающейся, тяжелой, как расплавленный металл, силы. Он маскировал свежие раны грязью и старыми бинтами, глушил стоны, закусывая губу до крови. Его ци, по-прежнему слабое ручейком, теперь текло гуще, тяжелее, упрямее, наполняя мышцы не гибкостью лозы, а упругостью закаленной стали под страшным напряжением. Оно не облегчало движение, а утяжеляло его, зато каждый шаг казался прочнее вбитым в землю, как свая.

Но «Белый Лотос» не дремал. Чэнь Ли, сияющий наследник главной линии, будущий столп гармонии, обладал зоркостью стервятника, чутьем на чужую боль. Он заметил. Тень упрямства в глазах, сменившая привычную покорность. Легкую перемену в осанке — меньше сгорбленности, больше скрытой, звериной готовности к прыжку? Чэнь Ли не терпел загадок, особенно от отбросов вроде Лин Фэна. Наследник не терпит вызовов своей иерархии.

Он подстроил «случайную» встречу у сияющего белизной Зала Боевых Искусств. Лин Фэн нес тяжелую вязанку дров для Внешнего Двора — унизительная повинность пария.

«Лин Фэн,» — голос Чэнь Ли был сладок, как сироп из яда. Он преградил путь, его безупречные белоснежные одежды ослепляли, отбрасывая Лин Фэна в грязь. За ним — две верные тени, готовые на все. — «Ты выглядишь… живучим. Как таракан. Или это упрямство на лице? Неужто нашел еще один камень для битья своего ничтожества?»

Лин Фэн опустил глаза, сжимая древки дров до хруста в пальцах. «Старший Брат Чэнь изволит шутить. Я лишь исполняю долг неудачника.»

«Долг?» — фальшивая, ледяная улыбка Чэнь Ли не добралась до глаз. — «Твой единственный долг — не позорить Залу своим смрадом. Но раз уж ты здесь…» Шаг вперед. Его ци — мощное, отточенное, холодное лезвие — обрушилось на Лин Фэна. Давление, сплющивающее, как падающая гора, пригнуло его к земле, кости заскрежетали, меридианы загорелись ледяным огнем. «Покажись-ка. Докажи, что достоин дышать этим воздухом избранных.»

Хихиканье приспешников. Замеревшие, любопытные взгляды зевак. Ярость, накопленная за ночи боли и крови, вскипела магмой в груди. Но свиток предупреждал, как набат: «Сила Недостойного растет в тени. Открытый блеск — смерть.»

«Я… не смею состязаться со Старшим Братом,» — пробормотал он, пытаясь обойти эту белую преграду. Чэнь Ли блокировал путь, как стена.

«Смирение?» — язвительно, с ледяным презрением. Рука Чэнь Ли метнулась молнией — не для удара, а для хватки. Стальные пальцы впились в запястье Лин Фэна. Ци Чэнь Ли, острыми, ядовитыми кинжалами, вонзилось в его меридианы, вызывая мучительную ломоту, ледяной паралич. — «Но что это? Рука… тверда, как булыжник? И пахнет… железом, пылью и… свежей кровью? Неужели твои ночные бдения не только у утеса?»

Лин Фэн похолодел. Знает? Догадывается? Инстинкт, взращенный Забытым Путем в горниле пещеры, сработал быстрее страха. Он не дернулся. Уступил. Позволил чужеродной, разрушительной ци хлынуть в себя, как потоку ледяной воды. И в тот же миг, следуя первобытному импульсу из свитка («Прими удар, как гора принимает ливень. Поглоти. Обрати в свою твердь.»), он попытался направить эту неподъемную силу… вниз. Сквозь себя. В каменные плиты под ногами.

Эффект был ужасающим, неожиданным для обоих. Плита под его правой ногой вздрогнула и с оглушительным, раскатистым треском покрылась паутиной глубоких трещин! Его самого швырнуло назад, он рухнул на колени, горькая, алая струйка крови брызнула изо рта на белый камень — обратная связь от попытки поглотить непоглощаемое. Но он выстоял! Не был раздавлен в лепешку!

Чэнь Ли отпрянул, глядя на изуродованную плиту, затем на Лин Фэна — искреннее, почти детское изумление сменилось леденящей, смертоносной яростью. «Что… какой скверной ты овладел, червь?» — прошипел он, лицо исказилось маской ненависти. Униженный «неудачник» не сломался! Оставил шрам на священном камне Зала! Бесчестье!

Лин Фэн, отплевывая медь крови, поднял голову. Его глаза, обычно темные и потухшие, горели холодным, каменным огнем вызова. Страха не было. Была грань. Пропасть, через которую он уже перешагнул. «Я лишь… поскользнулся, Старший Брат.» Голос — хриплый, но твердый, как скала ущелья, не дрогнувший.

«Поскользнулся?» — безрадостный, звенящий сталью смех Чэнь Ли разрезал воздух. — «Хорошо, Лин Фэн. Очень хорошо. За тобой теперь будет интересно наблюдать. Очень внимательно.» Последний взгляд — не угроза, а приговор. Он удалился, белые шелка развеваясь знаменем превосходства, приспешники — по пятам, как псы.

Лин Фэн остался на коленях среди щепок и обломков дров, с кровью на губах и знаком на камне под собой — трещиной, как шрам на лице мира. Он почувствовал десятки глаз — испуганных, любопытных, осуждающих, алчных. Он показал клык. Всего один. Микроскопическая трещина в маске неудачника. Но хищнику достаточно капли крови на ветру.

Поднявшись, он ощутил не только раздирающую боль в меридианах и сдавленную грудь. Ощутил… отзвук. Эхо силы Чэнь Ли, частично поглощенной и обращенной в прах под его ногами. Его собственное ци бурлило, как встревоженная магма, тяжелая и горячая. Трещина в плите казалась ему первым шрамом, нанесенным его волей миру «Белого Лотоса». «Глотка Дракона…» — пронеслось в голове. Прием поглощения? Состояние, когда чужая сила, как яд, заливает горло, но не топит? Или сам Путь, начинающийся с глотка отчаяния?

Когда он, шатаясь, но не сгибаясь, пошел прочь, игнорируя шепотки, как камень игнорирует ветер, из глубокой тени колонны Зала вышел старик. Сгорбленный, в потертых, пропахших пылью веков одеждах смотрителя архивов. Его мутные, казалось бы, слепые глаза приковались к треснувшей плите. Пальцы, узловатые, темные от древней пыли и тайн, непроизвольно сжались, будто ощупывая невидимый свиток, вспоминая его текстуру. Потом он медленно, как стрелка компаса, перевел взгляд на удаляющуюся, но не сломленную спину Лин Фэна. На исхудавшие плечи, несущие невидимую тяжесть. На губах старика дрогнуло что-то, похожее не на улыбку, а на… проблеск древнего знания, на признание.

«Интересно,» — прошелестел старик, и слова растворились в ветре, как пыль архивов. — «Камень зашевелился… И в нем проснулся не лотос… Проснулась Гора.»

Лин Фэн не слышал. Он шел, стиснув зубы до боли, чувствуя жгучую пульсацию в груди от футляра и ледяной кинжал взгляда Чэнь Ли в спине. Путь Недостойного начался с крови, боли и смертельного риска. Первая схватка была проиграна по всем канонам «Лотоса». Но он выжил. Выстоял. И впервые не почувствовал безнадежность. Он ощутил опасное, темное пламя шанса. Мир «Белого Лотоса» перестал быть клеткой. Он стал полем боя. А он, Лин Фэн, только что бросил вызов самому наследнику.

В глубине его пещеры, куда он вернулся следующей ночью, разбитый, но не сломленный, древний свиток, развернутый на странице с изображением дракона, пожирающего горную вершину, мерцал слабым, темно-багровым светом, как тлеющий уголек. И Лин Фэну, сквозь звон в ушах и пульсацию боли в руке, почудился шепот. Не его собственный. Чужой. Древний. Ненасытный. Полный обещания силы и погибели:
«Кровь… пролита… Путь… открыт… Ломай… Гори… Стань… Крепче… Камня…»