3 сентября 1939 г., когда Британия и Франция объявили войну Германии, вошло во все немецкие календари, выпускавшиеся и на протяжении следующих почти шести лет, как дата начала войны. А как же 1 сентября? 1 сентября было не более чем «контратакой» на Польшу.

Пусть многие немцы считали вторжение в Польшу оправданным, мало кто из них выражал готовность воевать из-за этого с Великобританией и Францией.

Очень хорошо иллюстрируют бытовавшие тем летом настроения данные из Верхней Франконии: «Ответ на вопрос, как следует разрешить проблему „Данцига и [польского] коридора“ у большинства людей один и тот же: включение в состав рейха? Да. Военным путем? Нет».

Подобные воззрения не удивили бы Гитлера, который знал, что его личная воинственность многократно превосходит кровожадность народа, находившегося под его управлением.

Отправка посла Хендерсона в Лондон в последнем маскарадном пируэте челночной дипломатии стала для Гитлера завершающим жестом актера в роли потерявшего все надежды миротворца. За рубежом эти ужимки теперь мало кого вводили в заблуждение, но расчет строился на выигрыш на внутреннем рынке.

Смыкая ряды, немцы выступали единым фронтом в уверенности, будто им навязали войну

«Горящие дома, плачущие женщины, верещащие дети. Картина безнадежности, — писал Герхард в дневнике. — Но поляки сами не хотели по хорошему».

… по прежнему верил в обоснованность захвата немцами Польши, разделяя общепринятое мнение о «праве более высокой культуры»; свойственные ему чувство нравственной ограниченности и гуманные убеждения встречались в людях все реже и реже.

Еженедельное кинообозрение Wochenschau… показывало захваченных в плен польских солдат и гражданских «диверсантов», выставляя их преступными «недочеловеками», получившими приказы истребить немецкое меньшинство. Сотрудников отдела по расследованию военных преступлений вермахта отправили выискивать доказательства «преднамеренного геноцида», совершавшегося поляками по указке сверху.