мурлычь, подруга, пока не пнули. судьба такая — все брать на плечи, тащить хромых и вставать под пули, целуя руки, что нас калечат. аллюзий — сотни, любовь с войною сплетает в строки… ну, каждый третий. «но мне не легче!» — звериным воем из горла рвется. она, не встретив к закату жизни ни в ком взаимность, винила небо — опять рассорил, растратил душу, совсем споил нас злой жребий. в принципе, априори нам быть в ответе. нам, не мужчинам. мы — инь. нам с детства, глотая слезы, — быть светом, лаской, первопричиной.

…он, ясноглазый, темноволосый, ее мирок разрушал небрежно. не оглянувшись, ушел. вдогонку: «а эту память? а эту нежность? куда теперь?» и слепым котенком все ищет, ищет, где приласкают. а нет таких. запахнув халатик, она с балкона кричала маю:
«меня не трогай! не трогай, хватит!».

а май дразнился, смеялся тихо, манил надеждой, входил без стука: «еще есть время, еще есть выход, и счастье рядом,

лишь дай мне руку".

У нее дрожали руки,
Слезы капали из глаз.
За столом притихли внуки.
И уже не в первый раз
Дочь нахмурившись сидела,
Раздражения не тая.
-Мама, как же надоела
Неуклюжесть мне твоя!
Ты опять разбила блюдо,
А ведь стоит не гроши!
Буду мыть сама посуду.
Сядь! Прошу, не мельтеши!
Там не лезь и здесь не трогай!
Отойди и не мешай!
… показать весь текст …

теперь живет под кроватью ревность,
приходит ночью кусать за пятки,
целует в шею — чтоб легче пелось,
за косы тянет — чтоб слаще плакать.
об этом монстре не пишет Лавкрафт.
пережила уже, протрезвела,
ты знай — у каждого своя правда
и знай — у каждого своя вера.
все кружим, кружим в извечном вальсе,
и все наладится (непременно!)

но помни, детка, не зарекайся
от лжи, тюрьмы и его измены.