Этот бледный печальный город
примеряет весну на плечи.
Он устал: суета и скорость…
Удержаться бы в той игре…
И согбенный, хмельной от горя
(что дворцы? — побрякушки/ фетиш)
он хрипит, потерявши голос
в незапамятном сентябре.
Сколько было огня и брани,
опрокинувших берег невский!
И бульдожья ухмылка немца
говорила: лежи! дрожи!
Но стоял он смертельно ранен,
полон ненависти и мести.
Клокотало/ взрывалось сердце.
Но стоял он смертельно жив.
Под пронзительный вой сирены
он суровые щурил очи,
разрывая цепей оковы,
руки складывал на груди.
И алкали его гиены,
и горели святые рощи,
и, срывая с небес покровы,
в бездну нёсся горячий дым.
Сколько выплакано? Не вспомнить…
Сколько вымолено? Все святы…
На кладбищенских постаментах
негасимой свечой — огонь…
Только тих за оградой омут.
Да пылающие закаты
оторочены чёрной лентой.
Да уткнулся старик в ладонь.
…Этот бледный печальный город
примеряет весну на плечи.
Он устал: суета и скорость…
Потеряться бы в той весне…
И согбенный, хмельной от горя
(что дворцы? — побрякушки/ фетиш)
он хрипит, надрывая голос:
— Не забудьте, прошу, о войне!