Она была самой живой кого я когда-либо встречал. Сильная снаружи, ранимая внутри. Я помню, каждый ее шрам на душе, что она не постеснялась мне показать. Ее безбоязненное хождение по лезвию ножа, бесстрашие каким не каждый мужчина способен по кичиться. Я помню серебро ее слезы, по бронзовой коже и золотые волосы по плечам, что развивались как выкинутый белый флаг, мне в лицо. Она готова была сражаться со всем миром, против себя идти на ножах, но против меня идти не решалась. Не потому что я был уникален или по какой-либо иной причине, просто в один момент, я протянул ей бутылку виски и попросил остаться со мной. И вдруг все эти доспехи начали с нее слетать, как луковая кожура, искрясь стружкой от бриллианта. Она стояла нагая, мяла пальцы рука в руке и опустила веер ресниц. Меня тогда не щелкнуло, меня осенило. Я увидел в этой несгибаемой, вырви-глаз девочки, воительнице и амазонки в латах, беззащитную самую живую женщину. Которую она упорно прятала в дальних уголках души. Она примеряла на себя маски всех мастей: циничной стервы, дрянной и непослушной девчонки. Она играла мастерски с мужскими сердцами всех мастей и я бы дал ей за профессионализм орден: «Маэстро». Пока на третьей секунде, запитых залпом виски, не увидел, как все ее маски летят в стороны. Она обнаженная лежит на моих руках и раненной птицей рассказывает о каждом шраме на душе. Живая, не колючая, такая, которую я очень хотел оставить себе. Пусть и раненой, пусть обессиленной — меня не пугало. Я бы вылечил, выходил, вылюбил, оставив весь мир, где-то там за спиной…