Твоя девочка давно уже выросла. Ей неважен игрушек лоскут, и о книгах других она мыслила, когда ты ей дарил сказок пуд.
На глазах её, нежных и девичьих, уже нет той бывалой тоски. Ей клялись в небывалой верности, а сейчас и того не снести.
Ты ей пел о каких-то странствиях, в косы волосы грезил собрать. А она говорила с пристрастием, как желает из дома сбежать… Ты пытался обнять её бережно, в лютый холод — теплее одеть. На гитаре по доброй традиции в вечер тихий что-нибудь спеть… Но твой голос она не слышала. Или просто хотела не знать, что в былом горсть ошибок сделана, и сейчас что-то поздно менять.
В городской непривычной рутине, она внемлет чужим голосам. Ей важны лишь счета за квартиру и ходьба по разным местам. И те куклы, с грязными лицами, не ласкаются в юных руках. Все моменты из хрупкого детства, всё — теперь лишь невидимый прах.
Не звучит твоя колыбельная, да и голос теперь-то твой где? Там, где головы клонят собравшиеся неустанно к твёрдой земле? Там, где слышен лишь звук отчаянья и капель из хрустальных слёз? Жаль, что скрыто от взгляда младого тайны тусклых, прошедших грёз…
Жаль, что та пятилетняя девочка, не бежит к тебе снова… Жаль… Ей сейчас двадцать пять, наверное, и она носит имя Сталь. В её взгляде мало знакомого. Ты узнал бы её? Признал? В ней так мало осталось искомого, что скорее б её ты прогнал…
Но в душе она та же ранимая, та же девочка лет пяти, что желает к тебе в объятия непрестанно и твёрдо идти. Она также не может свыкнуться с тем, что папа уже не придёт, что косички её кудрявые вновь никто уже не заплетёт… И ей очень хочется вычеркнуть те моменты из головы, где она, срываясь без повода, говорила тебе уйти.
Может, время меняет девочек… Может, выросла твоя дочь… Но тебя она помнит, и искренне, хочет мысль прогнать эту прочь.