Тридцать восемь.
Болит от вакцины рука.
Чайные пятна на полисе.

А бессмертные видят во мне дурака
через фольговые прорези.
Их задача — лепить из херов этажи
в битве с бабулей-кондуктором,
а затем вырубать баобабы 5G,
не наяву — за компьютером.

Ай, да ладно.

Желтеет Луна за окном,
метит в горячие пончики.
То же видели греки, плывя за руном,
то же крестовопоходчики,
то же дон инквизитор, ведя на костёр
ведьму. Ничто не изменится,
и светить по ночам до неведомых пор
лысой, непуганой девице.

— Эй, Луна!

(смены пола, двенадцать в году,
всё у неё по-серьёзному —
то я девке глазастой кричу про беду,
то пацану рогоносному)

— Слышь, Луна! Объясни, расскажи, почему
вечны дремучие правила,
и всё та же ватага разносит чуму,
выйдя на поиски дьявола?
Расскажи мне о чипах, о плоской Земле,
о родноверии сызнова.

А Луна улыбается глупому мне,
щерится так, монализово,
и молчит, как молчала все эти века.
Кто я для вечности? Древо я.

Тридцать восемь.
Болит от вакцины рука —
слава те, Господи, левая.