В 1986 году, каким-то чутьём уже бывалого отказника я почувствовал, что скоро начнут выпускать, и заговорил с Мариной о необходимости подавать документы. Марина отвечала, что я могу развестись с ней и катиться, куда мне хочется. Конечно, я видел, что семейная жизнь не удалась, но в то же время понимал, что не имею права оставить ребёнка, тем более что Ира снова была на моей стороне. Во время одного из наших споров она вдруг воскликнула: «Мамочка, почему мы сами не можем решать, где нам жить?»

Осенью я пошёл со своим знакомым в синагогу, но не на Симхас-Тойрэ, а во время праздника Суккот, полагая, что там в основном будут старики. Я был изумлён, увидев там очень много молодых парней (лет по 20−25) с бородами, молившихся на иврите. Невольно подумалось, что неистребимое еврейское самосознание, почти заглушённое в моих сверстниках, пышно расцвело в следующем поколении.

В конце 1986 года очередные гости из Англии попросили меня отвезти небольшой свёрток отказнику Евгению Клюзнеру. Я отвёз, познакомился и очень приятно побеседовал с ним. Он занимался ивритом в небольшой группе и я присоединился к ним.

В начале 1987 года ворота, наконец, распахнулись. Получил разрешение и вскоре уехал Евгений Клюзнер, уехал Лёва Фурман, получил разрешение шумный отказник Лёва Шапиро. Через пару месяцев семья Риммы Диннерштейн тоже получила разрешение. А Марина по-прежнему отказывалась обратиться в ОВИР.

Осенью 1987 года подала документы моя мама. Конечно, ей тяжело было оставлять детей и внуков, но она понимала, что ей надо ехать к мужу, который оказался на старости лет совсем один. Ведь они прожили вместе больше 35 лет, и много выпало на их долю и радостного, и горького за эти годы. Помню, мать рассказывала, как она приехала к мужу на Дальний Восток, где он служил в воздушно-десантном полку. Мою сестру Нину она родила в деревенской избе, где дверь из «родильного отделения» открывалась прямо на мороз. К тому же свет стал вдруг мигать, и, зная, что в деревне часто отключалось электричество, мама боялась, что придётся рожать в полной темноте. К счастью, вскоре принесли керосиновую лампу.

А когда молодые родители принесли новорождённую дочку домой, выяснилось, что в комнате на стене выступил иней, и, чтобы перепеленать ребёнка, мать ложилась на кровать, брала дочку, а отец накрывал их обеих одеялом и двумя шинелями и подавал проглаженные горячим утюгом пелёнки.

Имея такой опыт, мама не рискнула рожать второго ребёнка там же, и я родился в Ленинграде. Но потом ей пришлось ехать назад на верхней полке плацкартного вагона с двумя маленькими детьми (я был грудным, а Нине ещё не исполнилось трёх лет). Отлучаясь по необходимости, мама обкладывала нас чемоданами и страшно боялась, чтобы мы не упали. За две недели пути никто даже не подумал уступить ей нижнюю полку, и мама с нетерпением ждала, когда закончится это кошмарное путешествие и она, наконец, приедет к мужу.

Теперь, через 30 с лишним лет, история повторялась: отец опять был далеко, правда, не на Дальнем, а на Ближнем Востоке, а мама собиралась ехать к нему.

Продолжение следует