НЕМНОГО ГРУСТНЫЙ, НО ЖИЗНЕУТВЕРЖДАЮЩИЙ РАССКАЗ О СОВРЕМЕННОЙ ЗОЛУШКЕ:)
Он позвонил мне очень поздно. Долго и сбивчиво напоминал, где, когда и при каких обстоятельствах мы с ним познакомились. Да-да, ну как же, как же. На каком-то форуме. Конечно, помню. На меня обычно в полночь именно такие воспоминания и накатывают. Да нет, шучу я. В полночь я обычно сплю. Память начинает что-то проявлять и я вспоминаю, что да, действительно, пересекались, ник у него гламурный был, я еще подумала, не гей ли он. Потом он попросил телефон, я как-то быстро и необдуманно его дала. А он так и не позвонил.

А сейчас он хочет встретиться. Голос звучит глухо и просительно. Вдруг он болен? Хочет заехать или вызовет такси. Надо ехать. Кому надо? Мне не надо. Не поеду. А вдруг он болен? Вдруг у человека что-то случилось, и он готов ухватиться за последнюю соломинку? Надо ехать. А почему он вспомнил обо мне? Мы с ним перебросились парой слов в каком-то чужом блоге. И не более. Почему мужчины вспоминают обо мне только в глубоко брошенном состоянии? Или когда им негде жить. Или когда у них диагноз малосовместимый с жизнью и картина маслом называется «Последняя осень патриарха»? Или когда трубы горят, а поправиться нечем. Интересно, что у этого стряслось? Кстати, а вдруг он маньяк? Мои родители с ума бы сошли, если бы узнали, что я в мыслях допускаю возможность ночной поездки на другой конец города к абсолютно незнакомому человеку.

Чтобы как-то привести мысли в порядок, спрашиваю:
-- И что мы с вами будем делать?
-- Будем раговаривать. И пить. У меня замечательная коллекция вин в погребе. Вы какие вина любите?
Какие-какие. Я все спиртное делю на две категории: от которых болит наутро башка и от которых не болит. Так, пошли понты и распальцовка.
-- Может, вы маньяк?
-- Нет, я фотограф.
-- Одно другому не мешает. Боюсь, вам со мной будет не очень интересно, и мы вряд ли найдем, о чем поговорить.
-- Тогда мы найдем, о чем пить. И молчать.

Загнал в угол. Ой, мамочки.
-- Ладно, вызывайте такси. И адрес диктуйте.

Приезжаю. Дом. Нет, не дом. Вилла. Я такие на Лазурном берегу видела. Там все виллы под женскими именами. Вилла Надин. Вилла Николь. Вилла Диана. Дом такой, что я сразу поняла, что мы с ним из параллельных реальностей, и параллельным же реальностям будет спокойнее никогда не пересекаться. Сам хозяин на вид не маньяк. Но кто их, маньяков, знает, поди влезь в душу. Я лично не полезу. Лет 45 ему навскидку. Подтянутый. Глаза какие-то очень синие. Насквозь прошивают. Линзы? Или свои такие? Рот. Рот такой. В общем, рот. Хороший рот.
Но не мой вариант. Точнее я не его. Такие любят девушек высокохудожественной худобы с длинными ломкими пальцами и ногтями такой длины, как у меня эти самые пальцы. А на ногтях этих… Музей Прадо отдыхает. А я в музее Пушкина себя с «Осенью» отождествляю. Там две статуи стоят друг на против дружки: одна «Весна» анорексичная, другая «Осень» винтажных женских форм. Так вот я всегда с той стороны, где «Осень» хожу, хотя осень не люблю и сама весной родилась.

-- Что будешь пить? Chateau Margaux или Chateau Petrus?

И тянет куда-то в подвал. А вдруг там изнасилует и убьет? В моем случае лучше наоборот. Там действительно винный погреб. Ой, дурочка, зачем ты себе искала приключения? А он начинает рассказывать мне в час ночи всю жуткую правду об эмпириокритицизме. То есть о винах, о винодельческих регионах, о воздухе, травах, лугах, почвах, солнце, склонах. А меня так в сон клонет, что нет сил устраивать на лице заинтересованную морду. Наконец поднялись наверх. Меня сразу потянуло к старому уютному креслу у камина. Сели, выпили. Вино было требовательным и уверенным. Потихоньку оглядываю интерьер, и свожу сложные счеты с рисунком на паркете. Смотрю, на стенках много фотографий. Мама дорогая, Форбс и Голливуд отдыхают. Кого только на них нет. А на некоторых сам хозяин в обнимку с Милошем Форманом, Николь Кидман, Билом Гейтсом, с Дэвидом Линчем, Ростроповичем. Я сразу догадалась, что это его работы. Но уточнила.

-- Да, все мои. Я же сказал, я — фотограф.

И начинает рассказывать о том, что из-за того, что у людей всего 5 органов чувств они видят какие-то несчастные процентов пять-шесть того, что их окружает. Что, например, фотография выхватывает еще один процент у невидимого и дополняет людскую ущербность. Под треск камина и его речи я начинаю задремывать. Утром просыпаюсь в кровати. Мамочки… Я вчера и не заметила, что у него кровать круглой формы и вся на какие-то сектора, как Берлин поделена. Он где-то на Чекпойнте Чарли сопит, а я, без сомнения, в Советской зоне залегаю. Поднимаюсь, вокруг бутылки, бокалы, плетусь на кухню, составляю все это в посудомоечную машину, а сама в душ. Выхожу, глаза прячу, волосы свисают мокрые, накраситься не могу, косметичку не захватила. Он уже встал. Сидит за компьютером, наверное, новую тетку на ночь ищет.
Всю дорогу ехали молча. Когда приехали, попрощались. Я лично навсегда.

*********************************************************************************************************************************

Ехал я обратно такими невменяемыми районами, будто одновременно в себя погруженными и в совершенно ни в кого. Как аутисты. Которым терять нечего. Разруха. Пленэр такой, словно немцы уже отошли, а русские еще город не заняли, но ожесточенные бои ведутся где-то на подступах. Этот гибельный ландшафт позднего пиздеца, как ничто соответствовал моим, что называется жизненным прогнозам. То есть тому, что значилось в справке о результатах цитолотологического исследования мaтериала за номером 3055. Нет, как она все-таки правильно попрощалась. Как соответствовало текущему моменту ее «Прощай!» А, может, почувствовала, что жить мне осталось совсем недолго. Процент выздоровления фифти-фифти. В какие фифти я попаду, никто не ведает. Дорогой думал о ней. Правильная женщина. Не играет и не рисуется. Вина ее мои не интересовали. Она и не пыталась сделать вид, что интересуется. Даже из вежливости. Ничего не изображала. Никаких шоу. Никаких тупых вопросов о жене и детях. А вот фотографии заинтересовали. Скорее люди, изображенные на них. И спит на животе, трогательно накрыв одеялом ухо, будто сны слушает. И молчит. Такое пространство тишины, кажется, что качаешься в нем, как в гамаке на даче в Загорянке. О творческих планах не спрашивает. Какие там планы. Мне жить осталось неделю.
Припарковал машину у вокзала и пошел к пригородным кассам. В Абрамцево потянуло. К старым липовым алеям. За рукав кто-то дернул. Цыганка. Средних лет, в оперетточном прикиде и с айфоном. Растет благосостояние кочевых народов.

-- Давай погадаю?
В другой ситации я бы наотрез отказался. А теперь терять нечего.
-- Давай.
-- Отойдем в сторонку.
Помусолив мою ладонь и поводя по ней грязными пальцами, она нахмурилась. Ее лицо зависло, как компьютер.
-- У тебя что-то важное, что-то нехорошее на следующей неделе. Так?
-- Так, — согласился я.
-- Операция?
-- Да. Серьезная.
-- Перенеси. Вперед или назад. Лучше вперед. На любой день. На следующей неделе никак нельзя.

Спасибо, как говорится, на добром слове и вам не хворать, но от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Нужно было срочно звонить в больницу и просить перенести операцию.
Жить мне оставалось 2 дня.

Из палаты я дозвонился ей и сказал, что хотел бы пригласить к себе. Только не сегодня, а после операции. Она согласилась как-то очень легко.

-- А я вдруг решила погадать на тебя. У меня тут подружка в гостях.
-- Спасибо, мне уже погадали.
-- Нет, я не так гадаю. Надо подойти к окну и что первое бросится в глаза, то и будет.
Господи, как здорово, что окна моей палаты выходят не на 17-й корпус. 17-й корпус — морг.
-- У меня из окна вывеска магазина «Мир белья и колготок».
-- Звучит жизнеутверждающе.
-- Ну, приедешь, договорились? Я позвоню, когда выпишут.
-- А что будем делать?
-- Будем молчать.
-- Тогда я постараюсь не так быстро отключиться.
-- А я постараюсь не умереть.

Как только мне разрешили вставать, я покачиваясь от слабости, побрел в магазин «Мир белья и колготок». Наобум, не зная твердо ее размеров, накупил самого дорогого белья. Под цвет ее глаз. Зеленых. У самого лифта вдруг увидел ее.

-- Привет, неплохо выглядишь.
-- Как ты меня разыскала?
-- Такое название магазина, как у тебя напротив, поискать еще.

И посмотрела на меня так, что я понял, что все свое время я еще не прожил. Жить мне оставалось… ну, и так далее…