Это было больно. Намного больнее, чем когда я просто любил ее, девчонку из Шлака, на расстоянии. Там, на Голодных играх, я поверил, что нужен ей, хотя она мне нужна была намного больше, верил в ее поцелуи, в ее любовь, нежность. Думал, что она искренна. Пять минут назад я был счастлив, смотрел на нее, улыбался ее ершистости, наслаждался моментом. Мы вместе, мы выжили, мы победили, мы едем домой. Теперь наш Дистрикт весь год будет получать продукты раз в месяц, наши семьи не осиротели. Мы — Победители. Любовь способна изменять даже правила Капитолия. И погода такая солнечная, такая ясная. Букет цветов, который я ей сейчас нарвал, выглядит в ее руках таким же поникшим и жалким, как и я сейчас. В ушах эхом отдаются слова Хеймитча «Вы славно поработали. Когда приедем, продолжайте в том же духе, пока не уберут камеры». Я смотрю в ее глаза. И вижу в ее виноватом взгляде, как все то, о чем я мечтал, на что надеялся, во что верил, рассыпается подобно замкам из песка. Нет НАС. Игра на камеру. Игра на выживание. И тут в ослепленном болью мозгу взрывается имя «Гейл. Гейл Хоторн». Вот тот, кого она на самом деле любит, тот, кто ждет ее дома, тот, с кем она смеется, кто не был бы ей обузой на Голодных играх. Медленно я ухожу от нее. Жалостливый, виноватый взгляд Китнисс добивает меня. Я просто не могу это выносить. Протез впивается в ногу, и боль от него хоть чуть-чуть отрезвляет меня. Слишком мало чтобы забыться, но достаточно, чтобы видеть дорогу. Быстрее в свой вагон-спальню. Спрятаться. Пережить. Осмыслить. И не сойти с ума.
Новый день. Ночь полная кошмаров. Там, на арене, мы спали, обнявшись и кошмары не мучили меня. Я знал, что к ней они приходят каждый день. И знал, что мое присутствие избавляло ее от них. Мелькнула мысль «А как она спала эту ночь? Без меня?». Но чем быстрее я отвыкну от этого, тем лучше для меня. Везет Хеймитчу, он может напиться и забыться. Все что осталось у меня это кисти и холст. Все оставшееся время до Дистрикта-12 я не буду покидать свое купе. Может это и трусливо, но мне необходимо это время. Рисую, рисую и еще раз рисую. Мои картины — это мое наказание. И попытка спастись. Я рисую Голодные игры, то, что не дает мне спать ночами. Выплескиваю свои кошмары на холст и этого легче засыпать ночью. На каждой картине она — Китнисс. Я не могу не рисовать ее. Знаю наизусть каждую ее черточку, морщинку между бровей, когда она задумалась. Очертания губ, когда они, пусть редко, но преображаются в улыбке. Блеск ее серых глаз. Они напоминают мне уголь, как и она сама вся. Тлеет, но не гаснет. С первой встречи я наблюдал за ней, запоминал ее, впитывал ее в себя как губка влагу. Ей тогда было так мало лет. Я не верил в то, что смогу когда-нибудь завоевать ее внимания. Хотя ловил ее взгляд на себе. Кто я для нее? Мальчик-пекарь из города, тот, кто когда-то отдал ей хлеб. Ее мальчик с хлебом, как она называла меня. Моя рука как будто спотыкается на этой фразе. Я должен продолжать играть свою роль на камеры. Должен помочь ей, она спасла мне жизнь. И не важно, что я не нужен ей. Моя любовь ей не нужна. Подвести Китнисс я не могу. Решение принято. Картина дописана. Местность за окном купе начинает меняться, значит, скоро мы уже приедем. Приходит Порция и команда подготовки. Быстро и слаженно работают надо мной, одевают. Интересно, одели ли уже Китнисс? Ее команде подготовки всегда требовалось намного больше времени. Медлю перед тем как выйти из купе. Она стоит уже готовая. В ее взгляде столько вины, сожаления, горечи и кажется, что боли. Меньше всего хотелось причинять ей боль. А может это все мое разыгравшееся воображение. Холодно киваю ей в знак приветствия. Просто не в состоянии открыть рот и сказать что-то. Любая фраза, любое слово сейчас прорвет плотину боли в моей душе. А нас ждут камеры. Нельзя. Становлюсь рядом с ней. Запах, ее запах, кружит голову. Я никогда не подобрал бы слов, чтобы описать ее аромат. Но на ум всегда приходило одно слово «Свобода». От нее пахло свободой, той самой, которую никто из нас никогда не знал. Мы стоим, молча, наблюдая за тем, как приближается маленькая закопченная станция. На платформе слишком много камер. Герои возвращаются, Капитолию нужно шоу. Что ж, мы дадим эти шоу. После секунды колебания протягиваю руку Китнисс. Вижу ее удивленный взгляд, робкую надежду, взметнувшиеся брови, неуверенность. Напоминаю сам себе «Все это ради камер». Я знаю, что мой голос мертв, в нем нет эмоций. Но это лучшее что я могу сделать для нее в эту минуту.
— Еще разок? Для публики?
И я чувствую, как она крепко берет меня за руку. Она держится за меня, как за последнюю надежду. И эта ее хватка, сейчас, когда нас еще не видят камеры, говорит мне больше, чем любые слова. Она не хочет меня потерять до конца. Хоть что-то, но я значу для нее. А значит, буду рядом. Столько сколько ей нужно, в том качестве, которое ей нужно.
Крепко держась за руки, мы идем к выходу. Навстречу камерам. Навстречу дому.