Часть 1.
Вот отмывала вчера плиту от сбежавшей пшеничной каши и вспомнила свои первые в жизни съёмки в настоящем сериале.
Первый из государственных каналов затеял снять мегасуперкрутой сериал с громко-патриотическим названием. На металлургическом заводе в соседнем посёлке снимали сцену «9 мая». 12-го марта. При морозе в -30 по Цельсию.
И вот стоим мы, учительницы разных возрастов, ненакрашеннные (накрасят как надо сами), одетые так, чтобы легче раздеваться (надень тёплые колготы, вдруг холодно, а кофту лишнюю не бери, в автобусе ждать будем), с тормозками в руках (возьми что-нибудь перекусить), на вокзале, ждём автобус и, в предвкушении стать «звёздами», разглядываем таких же жаждущих славы. Мы стоим уже почти час, а автобусов всё нет. Я вижу здесь и хор дам благородного возраста из музыкальной школы, и детский танцевальный коллектив, и просто женщины и мужчины, девушки и юноши. И у всех удивлённо-восхищённый вопрос: «Вас тоже сниматься пригласили?» Ирина, по совместительству инспектор по подбору массовки и наша коллега, отмечает присутствующих галочками в своих талмудах, попутно успокаивая замёрзшую толпу. Наконец, автобусы подходят, и мы, с трудом разместившись, радостно отправляемся в счастливую неизвестность.
.Мы на месте! Ирина объясняет, что теперь наша главная задача ждать, внимательно слушать команды съёмочной группы и не мешаться под ногами. Мы робко выходим из автобуса и крутим головами в поисках «звёзд», но из «звёзд» мы видим только тех из простых смертных, кто приехал к семи утра, успел загримироваться и сняться в нескольких сценах. Мы ахаем в восхищении от тулупчиков, что носили наши прабабушки, их тёплых валенок и от грима, добавившего каждой женщине 10−20 лет. Моя подруга Галя жалуется, что её заставили снять свежий красивый маникюр. Энтузиазм греет нас, но 30 градусов мороза — это вам не шутки!
Мы ждём, постепенно замерзая. Дети выяснили, что яркий жёлтый микроавтобус — это туалет, и бегают небольшими группами греться. Нам весело и мы понемногу знакомимся друг с другом. Начинаем потрошить запасы еды. Время близится к обеду, съёмочная группа с озадаченным видом бегает вокруг автобусов громко матерясь с московским акцентом. Мы ждём. Ирина объясняет, что мариновать людей в ожидании — это политика режиссёра. Когда человек устал и измучился, он уже не спорит, а делает, что ему говорят. Мы не согласны, но кто спрашивает наше мнение?
Мороз крепчает, запасы энтузиазма уходят вместе с остатками еды. Детям налили суп, оставшийся от обеда съёмочной группы, мы доедаем печенье. Сфотографировав всё и всех, кого было возможно, мы смиренно ждём своей участи в холодных автобусах.
Наконец, около трёх часов после полудня, группу из стройных и красивых юношей и девушек зовут в костюмерный автобус. Они натягивают гимнастёрки, солдатскую одежду. Затем их гримируют, заплетают девочкам косички и в прикреплённых к юным буйным головам пилотках и в керзовых скрипучих сапогах они идут делать селфи. Я завидую. Очень. Видимо, не гожусь я уже на роль стройной молодой солдатки. А может, ростом не вышла. Мы, простые граждане неопределённого возраста, выстроились у костюмерного автобуса с гражданской одеждой.
Костюмерный автобус работает как неисправная машина времени: выходя, мы становимся старше, но возвращаемся в советский союз сороковых годов.
Холодная минералка и холодный воздух делают своё холодное дело — я ухожу в туалет и снова пропускаю свою очередь. Рядом с автобусом помощник художника по костюмам примеряет обувь, доставая её из огромных клетчатых челночных сумок с надписями «прощайки», «валенки», «сапоги муж.», «сапоги жен.» Я надеюсь на валенки, но говорят, что в «прощай молодость» теплее. Из автобуса выходят переодетые в баб женщины. Некоторые выглядят как фифочки в шляпочках, но в основном это перевязанные платками крестьянки. С каждой сняли тёплые колготки и вместо них выдали хлопковые чулки, что привязываются чуть выше колена верёвочками — «загасники» — так их называла моя прабабушка. Дамы жалуются, что их заставили снять лифчики, чтобы выглядеть натуральней. Я незаметно растягиваются лямки, и моя буржуазная грудь становится коммунистической. Уже восемь вечера, и на улице темно, как у еврея в кармане. Подошла моя очередь. Я вхожу в автобус. Ощущение, будто попала в магазин комиссионной одежды. Нас одевает сразу два костюмера. Быстро они подбирают мне платье на 3 размера больше, пальто и шляпку. Платье я надеваю поверх своего, пальто накидывают небрежно сверху. Чулок не дали. Я иду получать обувь. Повезло, маленького тридцать шестого не осталось, и мне разрешили остаться в своих сапогах (темно, уже не видно будет, что там на тебе). Детям повезло меньше. Их раздели полностью до тонких капроновых колготок, на парней надели тонкие ситцевые брюки, а на девчонок юбки, облачили в цветные тонюсенькие рубашонки. Кому-то достались жилетки, кому-то пиджачки, кому-то телогреи. Мальчишкам выдали по кепочке, девчонкам — по цветастой косынке. А потом эти почти голозадые девчонки бежали на мороз подбирать обувь. На капроновые колготочки. Кожаные задубевшие осенние сапожки. В -30. Переодетые, мы идём к автобусу гримёров, из которого уже выходят готовые актёры и актрисы массовки.
Помощник режиссёра ругается, мы подтягиваемся к литейному цеху, где уже началась репетиция сцены. Нас расставляют вокруг наскоро сколоченной сцены, объясняют где хлопать, а когда молчать. В перерывах между дублями мы, не слушая маты режиссёра, бежим к огромному котлу с кипящей сталью греться. Чужих детей не бывает. Между съемками женщины распахивают пальто и обнимают каждого, кто уже синеет от холода.
В одиннадцать вечера мы слышим заветную команду: «Снято!», аплодируем себе и друг другу и бежим переодеваться в автобус. Галя получает заработанную нами на двоих тысячу, мы расписываемся в ведомости Ирины и, взявшись за руки, бежим на проходную, там нас уже ждут. Счастливые, уставшие, голодные и отмороженные мы едем домой!
В двенадцать ночи я дома!
Здесь меня уже никто не ждёт.

Часть 2.
Весь день мне кто-то звонит: мама, сестра, дочь, подруги и Любовь Всей Моей Жизни. Набор вопросов всегда один и тот же: «Кого видела?», «Как там, интересно?», «Что делаешь?», «Сколько заплатят?», «Снималась уже?», «Когда домой?»
К вечеру вопросы закончились, а у меня осталось только одно желание. «Приготовь мне что-нибудь поесть!» — прошу я телефон жалобным голосом.
Телефон говорит: «Угу. У меня дедушка плохо себя чувствует, я сегодня у него," и отключается.
Когда я уставшая и замёрзшая возвращаюсь домой, дома меня никто не ждёт. Дочь, смирившись с моим отсутствием, отправилась спать к бабушке, Любовь Всей Моей Жизни уехал ночевать к дедушке. А на плите меня ждёт вкусный сюрприз, укутанный полотенцем.
Каша! Вкуснейшая пшеничная каша, приготовленная на воде и нерафинированном масле! О боги! Ничего вкуснее в своей жизни я не ела! Налив две огромные кружки чая с лимоном и сахаром, сунув ноги в валенки и прижавшись к батарее, я с аппетитом уплетаю божественную кашу! Улыбаюсь, чуть не плача, от умиления. я счастлива!