Я с ней больше не живу.
Остались незавершенность и чувство нескончаемого присутствия.
Черт, я всегда ненавидел наш диван,
его апатичные подушечки и призрак бытовой лени.
Но теперь я сажусь на этот диван там, где сидела она,
чтобы вспомнить ее тело — своим собственным телом.
Я с ней больше не живу.
Но я хожу по полу босиком.
Я чувствую ногами все еще теплые следы,
я знаю их траекторию наизусть —
у нее была привычка ходить из угла в угол, когда она говорила по телефону,
или когда она говорила со мной.
Я с ней больше не живу.
Но даже одеяло, под которым она спала —
неудобное, шумное, какое-то ледяное и скребущее,
одеяло из серии «только натуральный пух птицы»,
осталось лежать все там же,
на уже пустой, но неприкосновенной левой половине моей кровати.
Я с ней больше не живу.
Но я продолжаю покупать негазированную воду в маленьких бутылочках,
потому что она любила пить именно так, из пластикового горлышка,
и любые чашки и кружки вызывали у нее необъяснимое отторжение.
Я с ней больше не живу.
Но я расставляю книги на полках так,
как нравилось ей,
с этой крайне неудобной, идиотской и наивной эстетикой перфекционизма,
не по содержанию, а по цвету.
Я с ней больше не живу, но.
Я с ней больше не живу,
и еще сотни, тысячи, мириады «но» моментально складываются в призрак, в чувство, в явь.
Я с ней больше не живу,
но каким-то образом она живет во мне.