С недавних пор, после некоторых комментариев моих читателей, не могу отделаться от мысли, что мы — семья садистов и извергов. Причина? Зёма, конечно. Куда ни плюнь — везде бедного котика обижают! И даже колбасы предложили — опять плохо: колбаса вредна нежному котиковому организму как факт.
Впрочем, тут Мотя с вами не согласится. И Стёпа тоже.
— Стёпочка-говнёпочка, — ласково спросила я. — Скажи, что, колбаса была плохая?
— Колбаса?! А где колбаса?! Уже дают? Куда бежать?! Я буду!
— Мотька-калапотька, — не менее ласково спросила я, — плохая, что ли, колбаса была?
— Дайте две, — не открывая глаз и не двигаясь с места, потянулся Мотя.
Просто Мотька знает, что если в данный момент никто не стонет на кухонном пороге, можно никуда и не бежать: всё равно кроме поджопника ничего не получишь. А у него это блюдо не в приоритете.
— Ребёнок, — спросила я сына, — у тебя живот не болит?
— От голода, что ли? Пока нет… — вежливо вынув наушник, ответил ребёнок. — Хотя пойти, что ли, бутер себе сделать… — и загремел холодильником.
А вы говорите… Нормальная колбаса! Была.
Впрочем, не только мои читатели считают Зёму великомучеником при жизни. Это делают все, кто бывает у нас в гостях. Особенно если впервые. Потому что всем гостям в первую очередь Зёма демонстрирует полный набор тощих прелестей: рёбра и «ноги Цискаридзе». И пускает голодную слезу из ясного голубого глаза.
— Вы вообще его кормите?! — этот возмущённый возглас невольно вылетает из сочувствующего гостя.
Я привыкла к такой реакции.
— Нет, — меланхолично говорю я. — Он у нас девять лет живёт — ни разу не ел.
Гость слегка смущается, но голубые глаза в слезах и худые лопатки не дают ему покоя.
— Ну, то есть… может, надо больше кормить?
— Открывать пасть и запихивать силой? — вежливо спрашиваю. — Три раза в день по режиму?
— Нет, но… — теряется гость.
— Четыре раза? — я уже ёрничаю, конечно.
— Нет, но…
Я привыкла. Поэтому просто приглашаю гостя к столу. По пути в кухню гость видит почти полные миски с кормом. Но он уверен, что это я специально к его приходу наполнила, а в остальное время Зёма сидит запертый в ванной, пока Мотя со Стёпой поглощают всё, до чего могут дотянуться.
Зёма — он вообще любит публику. Особенно публику благодарную. Поэтому, не прекращая лить слёзы, он грустно бредёт к миске и начинает жадно есть. Худые лопатки старательно выставлены в потолок. В такие моменты маман называет его «велосипед» — весь скелет наружу потому что.
— Вот! — радуется гость. — Видишь, он ест!
— Да ты что?! — удивляюсь я. — Не может быть!
— Ешь, ешь, бедненький, — жалится гость и гладит выпирающий позвоночник.
Зёма от неожиданности давится, отпрыгивает и опрокидывает ведёрко с водой.
— … ! Ой, то есть… блин! Ноги! — выскакивая из лужи, чертыхается гость.
Я предлагаю сухие тапки и иду за тряпкой. Зёма, вытаращив глаза, жмётся к косяку. Спектакль ещё не отыгран! Гость переобувается и обращает внимание на Зёмин вид.
— Его бьют, что ли? — гость тактично не уточняет, кто именно бьёт, хотя это, разумеется, мы.
— С утра до вечера, — подтверждаю я, не снимая с себя вины. — Ногами, веником и ссаной тряпкой. И ещё на ночь немножко.
А потому что бесполезно оправдываться. Зёминым глазам верится гораздо больше, чем моим. К тому же я не умею так картинно рыдать. Гость очень хочет верить мне, но взгляд Зёмы полностью подтверждает мои слова. Гость в ужасе и преисполнен сочувствия, несмотря на мокрые носки. Зёма счастлив — всё внимание ему.
— Ты чай вообще будешь пить, нет? — я немножко злюсь. Всё-таки это наш гость, человеческий, а не Зёмы.
Но насчёт чая гость уже не очень уверен. У него пропадает аппетит в доме, где так измываются над котами. Но всё же вежливо пьёт, Разговор, наконец, переходит в какое-то безопасное и мирное русло типа урагана над Калифорнией и подсчёта их, американских убытков. Зёма за стенкой продолжает хрустеть над миской.
Через полчаса совершенно умиротворённый гость успокаивается. И тут из прихожей раздаются странные булькающие звуки. Я их знаю, и я их терпеть не могу. Но понимаю, что уже поздно.
— Что ЭТО? — пугается гость. — У вас ещё какое-то животное есть?!
— Да нет… — лениво и с отвращением говорю я. — Это Зёма…
— А что с ним?! Ему плохо?!
— Да нет… уже хорошо. Это он рыгал.
— Что-о-о-о?!
— Рыгал, — терпеливо повторяю я. Потому что для меня это действие хоть и неприятное, но обыденное.
— Рыгаа-а-ал?! А как это?! А почему?!
— Обожрался.
Тут гость понимает, что в прихожей, кроме Зёмы, ещё и его обувь и срывается с места. И правильно делает. Хотя, в принципе, это уже неважно. Но Зёма не до конца совесть потерял: он действительно сделал ЭТО возле чужой обуви, но аккуратно рядом. Гость облегчённо вздыхает, и брезгливо оттаскивает обувь в сторону, пока я на автомате убираю. Зёма уже не кажется гостю безупречным бедным котиком.
— И часто у него… так… — интересуется гость, когда мы возвращаемся к столу.
— Не особенно. Только когда покормим, — ехидничаю я. — Не чаще раза в месяц.
— Ну чо ты сразу! — обижается гость.
В это время в прихожей раздаётся грохот. Мы снова срываемся туда. Ну что ж — Зёма отрывается на всю катушку. На пару с Мотей они свернули с комода коробку с шапками и шарфами, барсетку мужа, бутылку с водой, забытую после тренировки сыном, мою сумку и так ещё… по мелочи. Но зато всё одновременно. После чего с грохотом покинули поле боя.
— Это что?! — с ужасом оглядывая побоище, интересуется гость.
— Это Зёма, — продолжаю я ёрничать, — видимо, в голодный обморок упал.
— На ладно уже тебе, — нервничает гость. — Спросить нельзя! У вас что, всегда так?!
— Ну… нет… иногда — хуже. Стёпа же тоже любит пошалить.
— Да уж… Нет, я котов никогда не заведу. Хорошо, что у меня собака!
Радуется обладатель шести сгрызенных пар ботинок и биологическая «сова», которому каждый день приходится вставать в пять утра, проклиная всё на свете. Действительно, как хорошо, что у него ещё и котов нет!