Жизнь поэта, естественно и очевидно, завершают его последние стихи. Смерть может застать человека в любом состоянии, но смерть поэта с удивительной точностью останавливает его перо на нужных словах, таких, чтобы после служили ключом и символом.

В человеке есть два человека: один бодрствует во тьме, другой спит при свете.

«Бабочки» Шумана при любых художественных намерениях исполнителя должны порхать, или, по крайней мере, летать. Но в любом случае — не ползать и не кусаться.

Троллейбус — своего рода трамвай с человеческим лицом: у него есть всё-таки некая свобода манёвра.

Быть старым дано далеко не всякому, доживающему до преклонного возраста, но лишь тем, кто живёт естественной жизнью, соответствуя, а не противясь времени.

Когда у человека нет чувства юмора, то у него, по крайней мере, должно быть просто чувство, что у него нет чувства юмора.

Армяне — это народ, который умеет хранить в веках и передавать из поколения в поколение святое уважение к рукописной, а подчас и кровью написанной книге. Это огромный показатель культуры и веское свидетельство высокой любви к своим истокам.

Стремление к знаниям ради них самих, граничащая с фанатизмом любовь к справедливости и стремление к личной самостоятельности — это основные мотивы традиции еврейского народа, которые мою принадлежность к нему заставляют считать небесным даром.

Русская душа, как и русский язык, многогранна. Не хватит всей жизни, чтобы всё увидеть и изучить. В русской душе много комнат, и все они красивы. Иностранцы ходят по ним, ходят до бесконечности. Но у вас обязательно должен быть русский друг, чтобы он показал, где чёрный выход.

Когда ребёнок совсем ещё маленький, с ним очень легко справляться. Надо, например, отобрать у него конфету, а он не хочет, орёт. Тогда умный родитель что делает? Суёт ему пищащую игрушку и, пока ребёнок её жмякает, быстро меняет конфету на соску. Взрослые люди — когда они в массе — в этом плане не сложнее ребёнка. А может, даже проще. Дети бывают упрямые: не нужна ему никакая игрушка, а конфету он не отдаёт. А народная масса, она покладистая. Дали игрушечку? Всё. Она её послушно вертит и ни о чём другом не вспоминает.

Ощущение счастья возникает у меня часто, и чаще всего оно связано с погодой. Иногда с музыкой. Иногда появляется хорошая стихотворная идея, она даёт чувство собственного всемогущества.

Если актёр талантлив, а как человек — дрянь, я всё равно буду с ним работать. Иначе можно остаться с дилетантами.

Конечно, гении принадлежат всему человечеству, и таланты лучше всего вызревают на почве, сдобренной многими народами. А потому, если в вашем присутствии знакомый армянин начнёт перечислять имена ещё более знакомых армян, например генералиссимуса Александра Суворова или мариниста Ивана Айвазовского, не надо презрительно щуриться: всё равно от вашей неосведомленности покорённые Альпы не станут низменностью, а потрясающий «Девятый вал» — штилем.

Я никогда не читаю модных писателей. Потому что не люблю конъюнктурной литературы, под каким соусом — интеллектуальным или развлекательным — она бы ни подавалась.

Уж лучше быть уверенным в своих сомнениях, чем сомневаться в своей уверенности.

Если говорить о посттравматике, есть очень интересная вещь: чем дальше военные от реального столкновения, тем меньше проявления посттравматики. У лётчиков, которые бомбили с высоты, её практически нет. Могут быть какие-то угрызения совести у каких-то очень совестливых людей. А у вертолётчиков посттравматика уже есть.

Преданность вожакам неустойчива. Те, кто рукоплескал деспоту, затем точно так же аплодируют его ниспровергателям. Так было везде и во все времена. История не знает исключений.

Был случай, когда на день рождения мне подарили три книги и все — «Идиот» Достоевского. Впору было задуматься.

Умение действительно грамотно спорить (а не пререкаться!) с другим человеком — с внешним оппонентом, которого ты признаёшь равным себе, лежит в основании другого, ещё более ценного умения — умения спорить с самим собой, т. е. в основании самокритичности мышления.
А самокритичность — это синоним самостоятельности мышления. Без неё твой ум навсегда останется зависимым от чужого ума, от ума другого человека, который стоял бы рядом и нелицеприятно критиковал бы каждую допущенную тобой односторонность взгляда (в философии она называется абстрактностью), твою детскую склонность смотреть на всё со своей узкой точки зрения.

В археологии вы раскапываете неизвестное. В дипломатии — прячете очевидное.