В грусти человек — естественный христианин. В счастье человек — естественный язычник. Две эти категории, кажется, известны и первоначальны. Они не принесены «к нам», они — «из нас». Они — мы сами в разных состояниях. Левая рука выздоравливает и «просит древних богов». Правая — заболевает и ищет Христа.

С ним случился раз анекдот: он заблудился на медвежьей охоте. Поднялась пурга, дорога была потеряна, и Бисмарк очутился в положении поляков с Сусаниным. Лес, болото, снег, никуда дороги. Он считал себя погибшим:

— Ничего! — обернулся мужичок с облучка.

Он был один, с этим мужиком. Без русской речи, кроме каких-нибудь слов.
Мужичок все обертывался и утешал железного барина:

— Ничего, выберемся!
«Выберемся» он уже не понимал. А только запомнил это «ничего», много раз повторявшееся. И когда стал канцлером, то в затруднительных случаях любил повторять на непонятном языке:

— Ничего. Nitschevo.

Сущность молитвы заключается в признании глубокого своего бессилия, глубокой ограниченности. Молитва — где «я не могу»; где «я могу» — нет молитвы.

«Революции происходят не тогда, когда народу тяжело. Тогда он молится. А когда он переходит „в облегчение“… В „облегчении“ он преобразуется из человека в свинью, и тогда „бьет посуду“, „гадит хлев“, „зажигает дом“. Это революция». (о революциях давних и недавних)

Я ещё не такой подлец, чтобы думать о морали. Миллионы лет прошло, пока моя душа выпущена была погулять на белый свет, и вдруг бы я ей сказал: ты, душенька, не забывайся и гуляй «по морали».Нет, я ей скажу: гуляй душенька, гуляй, славненькая, гуляй, добренькая, Гуляй, как сама знаешь. А к вечеру пойдёшь к богу.
Ибо жизнь моя есть день мой, и он именно мой день, а не Сократа или Спинозы.

Русь молчалива и застенчива, и говорить почти что не умеет

Русская жизнь и грязна, и слаба, но как-то мила.

«Житейское правило, что дети должны уважать родителей, а родители должны любить детей, нужно читать наоборот: родители именно должны уважать детей, — уважать их своеобразный мирок и их пылкую, готовую оскорбиться каждую минуту, натуру; а дети должны только любить родителей, — и уже непременно они будут любить их, раз почувствуют это уважение к себе».

Боль жизни всегда могущественнее интереса к жизни.

Есть ли жалость в мире? Красота — да, смысл — да. Но жалость?

Звезды жалеют ли? Мать — жалеет: и да будет она выше звезд.

(в лесу).

* * *

Жалость — в маленьком. Вот почему я люблю маленькое.

(в лесу).

Рассеянный человек и есть сосредоточенный. Но не на ожидаемом или желаемом, а на другом и своем.

* * *

Имей всегда сосредоточенное устремление, не глядя по сторонам. Это не значит: — будь слеп. Глазами, пожалуй, гляди везде: но душой никогда не смотри на многое, а на одно.

Без веры в себя нельзя быть сильным. Но вера в себя разливается в человеке нескромностью. Удалить это противоречие — одна из труднейших задач жизни и личности.

Вот и совсем прошла жизнь… Остались немногие хмурые годы, старые, тоскливые, ненужные…
Как всё становится ненужно. Это главное ощущение старости. Особенно — вещи…

«Уединённое»

Всякая любовь прекрасна. И только она одна и прекрасна. Потому что на земле единственное «в себе самом истинное» — это любовь. Любовь исключает ложь: первое «я солгал» означает: «Я уже не люблю», «Я меньше люблю». Гаснет любовь — и гаснет истина. Поэтому «истинствовать на земле» — значит постоянно и истинно любить.

«Я» есть «я», и это «я» никогда не станет — «ты».
И «ты» есть «ты», и это «ты» никогда не сделается
как «я».
Чего же разговаривать. Ступайте вы «направо», я —
«налево», или вы «налево», я «направо».
Все люди «не по дороге друг другу». И нечего
притворяться.
Всякий идет к своей Судьбе.
Все люди — solo.

Писательство есть Рок. Писательство есть fatum. Писательство есть несчастие.

(3 мая 1912 г.).

…и, может быть, только от этого писателей нельзя судить страшным судом… Строгим-то их все-таки следует судить.

(4 мая 1912 г.).

Несусь как ветер, не устаю как ветер.
— Куда? зачем?
И наконец:
— Что ты любишь?
— Я люблю мои ночные грёзы, — прошепчу я встречному ветру.

«Смерть есть то, после чего ничто не интересно.»

Вовсе не университеты вырастили настоящего русского человека, а добрые безграмотные няни.

Слава" и «знаменитость» какое-то бламанже на жизнь; когда сыт всем — «давай и этого». Но едва занозил палец, как кричишь: «Никакой славы не хочу». Во всяком случае, это-то уже справедливо, что к славе могут стремиться только пустые люди. И итог: насколько я желаю славы — я ничто. И, конечно, человечество может поступить тут «в пику». Т. е. плевать «во все лопатки».

Всегда в мире был наблюдателем, а не участником. Отсюда такое томление.