Разве слышит ухо, видит глаз
Этих переломов след и хруст?
Любящие нас ломают нас
Круче и умелей, чем Прокруст

Когда кругом кишит бездарность,
Кладя на жизнь свое клише,
В изгойстве скрыта элитарность,
Весьма полезная душе.

По ветвям! К бананам! Где успех!
И престиж! Еще один прыжок!
Сотни обезьян стремятся вверх,
И ужасен вид их голых жоп!

Себя продать, но подороже
Готов ровесник, выйдя в зрелость,
И в каждом видится по роже,
Что платят меньше, чем хотелось.

Заметь, Господь, что я не охал
и не швырял проклятий камни,
когда Ты так меня мудохал,
что стыдно было за Тебя мне.

Всуе прах мой не тревожь,
А носи бутылки,
Пусть е*ё*ся молодёжь
На моей могилке.

Забаву не чтя как художество,
я складывал мысли и буквы,
и вырастил дикое множество
роскошной развесистой клюквы.

В лета, когда упруг и крепок,
исполнен силы и кудрей,
грешнейший грех не дёргать репок
из грядок и оранжерей.

Гул мироздания затих
И, слово к ритму клея тонко,
Я вновь высиживаю стих,
Как утка — гадкого утёнка.

Я верю аргументу, постулату
Гипотезе, идее, доказательству
Но более всего я верю блату.
Который возникает по приятельству

Душа болит, когда мужает,
полна тоски неодолимой,
и жизнь томит и раздражает,
как утро с бабой нелюбимой.

Сpeди других есть бог упрямства,
и кто служил ему серьезно,
тому и время, и пространство
сдаются рано или поздно.

Есть в речах политиков унылых много и воды, и аргументов, только я никак понять не в силах, чем кастраты лучше импотентов.

Бывает время в жизни каждой,
Когда судьба скользит из рук,
И горизонта сердце жаждет,
И тупики молчат вокруг.

Живопись наружно так проста,
Что уму нельзя не обмануться,
Но к интимной пластике холста
Можно только чувством прикоснуться.

В эту жизнь я пришел не затем,
Чтобы въехать в сенат на коне,
И доволен сполна уже тем,
Что никто не завидует мне.

Литавры и гонги, фанфары и трубы,
набат, барабаны и залпы-
беззвучны и немы в момент, когда губы
друг друга находят внезапно!

Мы так то ранимы, то ломки, что горестно думаю я: душа не чужая — потёмки, потёмки — родная, своя…

К бумаге страстью занедужив,
писатель был мужик ледащий;
стонала тема: глубже, глубже,
а он был в силах только чаще.

Чтоб не дать угаснуть роду, нам богом послана жена. А в баб чужих по ложке меда вливает хитрый сатана !

Уже по склону я иду,
Уже смотрю издалека,
А всё ещё чего-то жду
От телефонного звонка.