Я счастлива и хочу, чтобы ты тоже был счастлив. Я безмерно счастлива. Ты и только ты у меня в мыслях, когда я просыпаюсь и когда засыпаю. Другого я ничего не знаю. Я думаю о нас обоих, и в голове у меня словно серебряные колокольчики звенят… А иной раз — будто скрипка играет… Улицы полны нами, словно музыкой… Иногда в эту музыку врываются людские голоса, перед глазами проносятся картины, словно кадры из фильма… Но музыка звучит… Звучит постоянно…

Любовь — это когда люди принадлежат друг другу. Навсегда.
Навсегда, подумал он. Старая детская сказка. Ведь даже минуту и ту не удержишь!

Монолог собеседника лучше всего удаётся прервать с помощью совершенно бессмысленного вопроса.

Разве мы можем знать истинную меру своего счастья, если нам неизвестно, что ждет нас впереди.

Спасибо, жизнь,
что отвела чужих…
на расстояние покоя.

Кто лишен возможности стрелять, тому на многое рассчитывать не приходится.

Я не ревную, у меня для этого нет времени.

Неужели, чтобы что-то понять, человеку надо пережить катастрофу, войну, боль, голод, близость смерти?

Когда мы действительно что-то начнем понимать, мы уже слишком стары, чтобы приложить это к жизни, так оно и идет — волна за волной, поколение за поколением, и ни одно не в состоянии хоть чему-нибудь научиться у другого.

Власть всегда, всегда одно и то же: одного грамма ее достаточно, чтобы сделать человека жестоким.

..
Ты не только возбуждаешь, ты ещё и смешишь.
Такая оригинальная комбинация встречается очень редко…
.

«…И вдруг меня охватывает несказанная печаль, которую несет в себе время, оно течет и течет, и меняется, а когда оглянешься, ничего от прежнего уже не осталось. Да. прощание всегда тяжело, но возвращение иной раз еще тяжелее.»

Я не ухожу, просто иногда меня нет…

Моей детской мечте — получить в подарок плитку шоколада метровой длины и толщиной двадцать сантиметров — никогда не суждено было исполниться. А когда я уже мог купить себе такую, всё удовольствие от этой мысли пропало — вот как бывает с мечтами.

Просто мы чужие люди, которые случайно прошли вместе какой-то отрезок пути, так и не поняв друг друга.

Она посмотрела на меня улыбаясь. Она почти никогда не отвечала, когда я говорил что-нибудь в таком роде. Впрочем, я и не рассчитывал на ответное признание. Мне бы это было даже неприятно. Мне казалось, что женщина не должна говорить мужчине, что любит его. Об этом пусть говорят ее сияющие, счастливые глаза. Они красноречивее всяких слов.

Живем, питаясь иллюзиями из прошлого,
а долги делаем в счет будущего.

Чтобы от себя убегать, надо знать, кто ты такой. А так получается только бег по кругу.

— Тогда продолжим, — зашептал профессор в свою рыжую бородку. — Aller. — неправильный глагол. Je vais, tu vas, il…
— Нет, — возразил Керн. — Давайте возьмем сегодня другой глагол. Как будет — любить?
— Любить? «Aimer». Но это правильный глагол…
— Вот поэтому мы и возьмем его, — ответил Керн.

Наши праотцы трепетали перед громом и молнией, перед тиграми и землетрясениями; более близкие предки — перед саблями, разбойниками, мировыми болезнями и Господом Богом; мы же трепещем перед бумажками, на которых что-то напечатано, — будь то деньги или паспорт. Неандертальца убивали дубинкой, римлянина — копьём, средневековый человек погибал от чумы, нас же можно запросто умертвить куском бумаги.