Мое первое воспоминание о смерти относится к очень далекому времени, когда я был в Персии, еще ребенком. Однажды вечером мои родители взяли меня с собой посетить, как тогда было принято, розарий, известный своей красотой. Мы пришли, нас принял хозяин дома и его домочадцы. Нас провели по великолепному саду, предложили угощение и отпустили домой с чувством, что мы получили самое теплое, самое сердечное, ничем не скованное гостеприимство, какое только можно представить. Только на следующий день мы узнали, что пока мы ходили с хозяином дома, любовались его цветами, были приглашены на угощение, были приняты со всей учтивостью Востока, сын хозяина дома, убитый несколько часов назад, лежал в одной из комнат. И это, как ни мал я был, дало мне очень сильное чувство того, что такое жизнь и что такое смерть, и каков долг живых по отношению к живым людям, какие бы ни были обстоятельства.

Если дать Богу быть хозяином в доме, дом становится раем.

Мы, в Церкви — дети Божии, и первые слова: Отче наш, утверждают этот факт и обязывают нас занять то место, которое мы должны занимать.

Бесполезно говорить, что мы недостойны этого звания. Мы его приняли, и оно наше. Мы можем быть блудными детьми, и нам придется отвечать за это, но совершенно очевидно, что никакая сила не может превратить нас снова в то, чем мы перестали быть.
Когда блудный сын вернулся к своему отцу и хотел сказать: Я недостоин больше называться сыном твоим, сделай меня одним…
… показать весь текст …

Духовный отец — так же, как самый простой, обыкновенный и заурядный священник, — должен быть в состоянии (и это может даться порой усилием, вдумчивостью, благоговейным отношением к тому, кто к нему приходит) видеть в человеке неотъемлемую красоту образа Божия. Если даже человек поврежден грехом, священник должен видеть в нем икону, которая пострадала или от условий жизни, или от человеческой небрежности, или кощунства;
видеть в нем икону и благоговеть перед тем, что осталось от этой иконы, и только ради этого, ради той божественной красоты, которая в человеке есть, работать над тем, чтобы устранить все, что уродует этот образ Божий.

Кто же мой ближний, которого я должен возлюбить как самого себя?

И Христос отвечает, как часто Он делает, переворачивая мир вверх дном: ближний это не тот, который тебе близок, не тот, который тебе дорог, не тот, кого ты, оглядываясь, заметишь и приблизишь к себе, — это тот, который в тебе нуждается, всякий, кто бы он ни был, встречный, поперечный, знакомый и незнакомый…

Ближний — это тот, который в тебе нуждается!

Это приводит меня к еще одному аспекту всей ситуации. Мы оставлены, чтобы все, что мы видели, что слышали, что пережили, могло умножиться и распространиться и стать новым источником света на земле. Но если мы можем со всей правдой, искренне сказать, что усопший был для нас сокровищем, — тогда наше сердце должно быть там, где наше сокровище, и мы должны вместе с этим человеком, который вошел в вечность, жить возможно полнее, возможно глубже в вечности. Только там мы можем быть неразлучны. Это озн…
… показать весь текст …

Мы все думаем, будто знаем, что такое любовь, и умеем любить. Но на самом деле очень часто мы умеем только лакомиться человеческими отношениями. Мы думаем, что любим человека, потому что у нас к нему ласковое чувство, потому что нам с ним хорошо; но любовь- нечто более требовательное и, порой, трагичное.
В любви есть три стороны. Во-первых ЧЕЛОВЕК ЛЮБЯЩИЙ ДАЕТ, ХОЧЕТ ДАВАТЬ. Но для того, что бы давать, для того, что бы давать совершенно, давать, не делая получающему больно, нужно УМЕТЬ давать…
… показать весь текст …

Весь смысл жизни только в том, чтобы любить Бога, любить ближнего, и чтобы всё творилось только во имя любви

Первое, чему следует научиться, какой бы предмет для размышления мы ни избрали, это следовать определенной линии. Как только мы начинаем думать о Боге, о вещах божественных, обо всем, что составляет жизнь души, возникают побочные мысли; со всех сторон мы видим столько возможностей, столько интересного и содержательного; но мы должны, избрав предмет размышления, отказываться от всего, кроме избранной темы. Это единственный способ удержать течение мыслей в одном направлении, так, чтобы они могли углубиться.

Она молодая безнадежно больная женщина после длительного периода молитвенной жизни, когда Бог был бесконечно близким и ощутимым, внезапно утратила всякое соприкосновение с Ним. Но сильнее, чем скорбь об утрате Бога, был в ней страх перед искушением спастись от этого отсутствия Божия, построив себе ложное Его присутствие, ибо подлинное отсутствие Божие и подлинное Его присутствие — в одинаковой мере доказательства Его реальности и конкретности взаимоотношений с Ним, которые предполагаются при молитве.

«Любить — значит, перестать в себе самом видеть центр и цель существования. Любить — значит увидеть другого человека и сказать: для меня он драгоценнее меня самого».

Смерть — следствие нашей потери Бога. Однако в смерти есть и другая сторона. Бесконечность в отлученности от Бога, тысячи и тысячи лет жизни без всякой надежды, что этой разлуке с Богом придет конец — это было бы ужаснее, чем разрушение нашего телесного состава и конец этого порочного круга.

В смерти есть и другая сторона: как ни тесны ее врата, это единственные врата, позволяющие нам избежать порочного круга бесконечности в отделенности от Бога, от полноты, позволяющие вырваться из тварной бесконечности, в которой нет пространства, чтобы снова стать причастниками Божественной жизни, в конечном итоге — причастниками Божественной природы.

Есть у одного английского писателя произведение: переписка старого беса с молодым племянником, которого он учит приемам искушения людей. И между
прочим этот старый бес говорит: «Я не могу понять Христа. Он говорит,
что любит Свою тварь — и оставляет ее свободной. Вот я тебя, бесенок,
люблю; это значит, что я хочу тобой обладать, хочу тебя держать в своих
когтях, я хотел бы тебя съесть, переварить, чтобы тебя вне меня не было
вовсе…» О такой любви многие из нас, к сожалению, знают. Тут мы можем
п…
… показать весь текст …

Для того, чтобы давать, давать, не делая получающему больно, нужно уметь давать. Как часто бывает, что мы даём не по любви, настоящей, самоотверженной, щедрой любви, а потому, что, когда мы даём, в нас нарастает чувство своей значительности, своего величия. Нам кажется, что давать — это один из способов утвердить себя, показать себе самому и другим свою значительность. Но получать от человека на этих условиях — очень больно. Любовь только тогда может давать, когда она забывает о себе; когда человек даёт… от избытка своего: не потому, что требуется, вынуждается у него дар, а потому, что давать — это песнь души, это радость, в которой можно себя забыть для радости другого человека.

Митрополит Антоний Сурожский

Мы должны научиться так смотреть друг на друга, как на самое драгоценное, что есть на свете!

Мы живем так, будто говорим Спасителю:
Тебе — крест, нам — воскресение…

Тайна любви к человеку начинается в тот момент, когда мы на него смотрим без желания им обладать, без желания над ним властвовать, без желания каким бы то ни было образом воспользоваться его дарами или его личностью, — только глядим и изумляемся той красоте, что нам открылась.

В диккенсовских «Записках Пиквикского клуба» есть отрывок, очень хорошо описывающий мою жизнь и, возможно, тоже и вашу жизнь.
Пиквик отправляется в клуб и нанимает извозчика; по пути он задает вознице множество вопросов и среди прочего спрашивает: «Как это такая жалкая и хилая лошаденка может тащить такую тяжелую и большую коляску?»
И возница отвечает: «Дело не в лошади, сэр, дело в колесах».
— «Что вы хотите сказать?" — спрашивает Пиквик, и кучер отвечает: «Видите ли, наша пара колес замечательная.
Они так хорошо смазаны, что стоит лошади тронуться с места, как колеса начинают вращаться, и бедной лошади нужно бежать ради спасения собственной жизни».

Взгляните на то, как мы большей частью живем: мы — не лошадь, которая тянет повозку, мы — лошадь, которая спасается от повозки, чтобы не быть ею раздавленной…