Не живется сердцу, не живется,
плачется ему по рецидиву.
Тьма на дне старинного колодца,
воздух пахнет вермутом и сливой.
Обними меня, пока ты помнишь
как в горах обманывает эхо.
Ластится дорога как приемыш,
но по ней так просто не проехать:
счастье здесь за каждым поворотом,
но встречает странными цветами —
жизни мёд переполняет соты…
не такие с трассы вылетали,
не такие — и сильней, и звонче,
глубже взгляды, резче лбы и скулы…
… показать весь текст …

Не каждый доживёт до простоты.
Иной ползёт без капли вышней влаги
по белому листу своих пустынь…
прочел бы след — не трогал бы бумаги.

Смотри на всех, кого я придумал,
кого другие, любя, казнят…
Барханы лепит ладонь самума —
так ты придумываешь меня,
так след за следом и слой за слоем,
за словом слово, за гранью — вдох,
так камень бьёт о скалу прибоем,
рельеф скалы облепляет мох,
так на руины ползёт лиана
скрепляя камни, чья участь — прах,
так отступаются слишком рано
и невпопад говорят «пора»,
так ловят ветер дырявой сетью,
кидают рукопись в пасть огня…
… показать весь текст …

Дети уходят из города
к чертовой матери.
Дети уходят из города каждый март.
Бросив дома с компьютерами, кроватями,
в ранцы закинув Диккенсов и Дюма. © Дана Сидерос

Уводи нас, гамельнский крысолов,
ты же видишь — некого тут прощать.
Наших юных, светлых, лихих голов
не покроешь затхлостью их плаща.
Нас хотели сделать совсем как все,
нас скроить хотели подобным им,
но уж лучше нам на крестах висеть,
но уж лучше нюхать пожарищ дым,
… показать весь текст …

Сказка — на ночь, утром — не грусти.
Скучно? Так кого-нибудь убьём.
Жил дракон, теряя зубы мудрости
с каждым провороненным копьем.
Рыцари толпились истеричные
под пещерой — свет им был не мил,
только — подвиг. Подвиг и наличные.
А дракон их байками кормил,
а дракон сердешных уговаривал
«по домам бы вам бы, по домам,
бой со мной такое, братцы, варево…»
и хвостом их нежно обнимал.
И иные прям в доспехах лопались,
у иных терялись слух и речь.
… показать весь текст …

Когда нас метят, таких кромешных,
таких взлетающих с пол-пинка,
весёлый бог оставляет бреши
для многоцветного сквозняка.
И ты, страдающий черно-белым,
и ты, обученный глухоте,
и ты, молчащий — летите смело
в одно из самых сквозящих тел,
входите сталью, ползите тьмою,
я, пропустив вас как сотни стрел,
такою радугой мир умою,
чтоб он столетья ещё пестрел.

Иду к тебе. Какой бы ни была:
весёлой, злой, занудной, доброй, пьяной…
Вся жизнь моя — изба о трёх углах,
солянка из грехов и покаяний,
настойка беладонны и огня —
не слушай же, не ешь, не запивай —
но дай на взгляд твой ясный обменять.
Пока могу, пока ещё жива,
на счастье, на неволю, на беду —
не знаю — но иду к тебе. Иду.

Между двух огней потерялся ветер.
Каково ему, мой горючий мальчик?
Почему всегда мы за тех в ответе,
чей ответ нельзя получить иначе,
кроме как ответить за всё и сразу,
перестать быть кем-то и кем-то кроме?
Я ращу не розы — пустые фразы,
но они получаются цвета крови.
Одичало эхо. Планеты — камень.
На планетах — души зажег фонарщик.
Я искал вас долго, я звал веками.
Позовешь ли ветер, горючий мальчик?

А ты себя знаешь? Перхоть свою и суть, дно своё, грязь, тупые свои занозы?
Те, кто нас любит, компасом не спасут тех, кого в тихом омуте с курса сносит.
Ты себя знаешь? Время своё и гарь, песье, животное, шкурное и медузье?
Скольких ты вычитАл и кого слагал, через какие рвы проползал на пузе,
сколько в тебе осталось? Пойди раскинь ловчие сети, хребты по-драконьи выгнув.
Те, кто нас любят — не стержни для наших спин. Все твои звери однажды к тебе привыкнут,
все твои боли однажды уйдут в песок, стрелки оставив в безвременном циферблате…
ближе! На выдох, на слово, на волосок. Ты себя знаешь? Кто знает себя — тот платит.

Они мне не люди, они мне — мысли,
А я им — не то песок, не то Что-то такое, на чём повисли
Стройные фразы о пережитом.

Они мне — больнее, а я им — проще,
Но душу вздыбленную ежом
Они почти не заденут, впрочем,
Солгав по мелочи и в большом.

Ведь я им — море, они мне — птицы,
И, даже если нарушат гладь,
Спокойно могут в меня садиться…
А я их — пристально отражать.

От его священных коров, от его даров
раздвигается матрица, рябью идет экран,
замирают чудовища и поднимает бровь
поседевший от ожидания капитан:
«Ты ли это, избранный? Я столько лет один
в корабле подземном, в городе неземном,
поглупевший робот, запертый Аладдин,
выпускавший джинов, чтобы убить Зенон.
Опустели улицы, некому там кричать,
даже эху страшно обратно идти ко мне.
Я прикончил штурмана, я пристрелил врача,
я взорвал подстанции, скоро начнёт темнеть.
Я уже не ждал тебя, ты опоздал совсем
и у этой сказочки слишком плохой финал,
… показать весь текст …

Смотри как их соблазняет бесом,
смотри каким их заносит юзом,
в тебе ни смысла, ни слов, ни веса —
они всё смотрят в тебя и бьются;
в тебе давно ни тропы, ни кочки,
знакомый чёрт не сломает ноги,
но каждый пришлый сомненья хочет,
такой дрожащий, такой безбогий,
такой пустой до тебя, и труса
так жалко прячущий между рёбер;
чужие звери о ноги трутся,
друг друга глушат полночным рёвом,
толпятся… Смотришь в глаза им — что в них?
То рока хохот, то сучьи свадьбы…
… показать весь текст …

— А что лучше сеять — семена или камни? — задумчиво поинтересовалось Зло.
…и тут ощерилось Добро. Подобралось, сгруппировалось, скрежетнуло полуметровыми клыками и мееедленно ведя семью трехдюймовыми когтями по старой побелке двинулось на:
— Эттто что ещё за детские вопросы?!

***
— Маёё! — обижено сказало Добро, жадно загребая когтистой лапкой. — Это, то, и вот этого ещё заверните.
— Куда тебе столько? — удивилось Зло. — Совесть имей!
— И совесть поимею тоже, — согласилось Добро.

***
— А это я…
… показать весь текст …

А был ли мальчик? Безусловно, был.
Он верил в чушь, которую писал:
«пожар любви», «сердец высокий пыл»…
Он даже мог не отводить глаза,
он мог — часами — слушать болтовню,
умел молчать когда слова — излишни,
умел так робко прикоснуться к ню,
как будто я — цветок весенний вишни,
умел не спать и слушать телефон
чтоб я ему, однажды, позвонила.
Он был… он был… но это был не Он.
И это никакая в мире сила
исправить не хотела, не могла.
Он был отпущен мною на свободу.
… показать весь текст …

Приходишь — выбор за тобой какой водой меня заполнить,
в меня вбиваясь как прибой, где жаден хищный треугольник.
Его законам подчинясь, ты бьёшься в сциллу и харибду.
Его невидимая часть, где океан хребтово выгнут,
тебя не нравится. От скал уже осыпалось в глубины,
волна возносится… оскаль зрачок невинно-голубиный
и вспомни — эта ли волна тебя всего не выпускала?
Нырни в неё, скажи — узнал! Пусть челюстями клацнут скалы
напрасно. Это ли не жуть — плыть на одном немом вопросе?
И я тебя не удержу… но есть волна. Она — возносит.

…а болит где-то между виском и сердцем.
Эта ночь пролилась как на мрамор — дёготь.
Неужели теперь не судьба согреться
даже если всей кожей огонь потрогать?
Инквизитор, следы от моих пощёчин
ты сотрешь в неустанной своей аскезе.
Там грехов моих где-то сломался счетчик —
это небо — пустое — в меня не лезет,
это мрамор, холодный имперский мрамор
поджидает меня за твоим порогом.
Ты же знаешь, как ведьмы сжигают храмы,
так зачем ты слова колдовские трогал?
Я могла бы живое — тебе, живому,
я могла бы весь мир ошалевшим вихрем,
… показать весь текст …

1. ров

…и крокодилы открывают пасти,
потягиваясь холодно и сонно
«ну, здравствуй, новый ящеровый пастырь,
привет тебе, дерзнувший в эти сонмы…
иди, иди, попробуй эту тину,
считающий, что в воду входят дважды,
то нервничающий, то невозмутимый,
уверенный, что путь тебе покажут.
входи, входи. во рву всегда открыто,
ей не нужны собаки и заборы…»
Потягиваясь холодно и сыто,
мой крокодилий ров встречает вора.
… показать весь текст …

Не попросить себе обиды,
Любви себе не попросить.
Нас водят солнечные гиды
Там, где на ниточках висит
Простое, в общем-то скупое,
Но говорящее стекло:
Я ТАМ И С ТЕМ, КОГО Я СТОЮ
И БЫТЬ ИНАЧЕ НЕ МОГЛО.

…ни в рай не взят, ни чёртом не утешен,
не зная толком что и где болит,
я затыкаю крепостные бреши
из лимба попадая снова в лимб —
у крепостей ни славы, ни хозяев,
и бой — всерьёз, хоть кажется — шутя,
и мельницы, стозево пасть раззявив,
навстречу мне летят, летят, летят…