Так здорово выйти на солнцем согретую улицу и просто представить, что я в этом городе — первая, и в брызгах фонтана с тобой целоваться и жмуриться — от длинных ресниц и еще от чего-то, наверное… И снова по парку, в обнимку и яблоко — поровну, и белки — смешные, воланчик забрался на дерево, я тоже полезу… коленки ободраны… здорово! Мне так интересно, я снова во что-то поверила… Мы кольца не носим… Пойдем и распишемся заново? А лучше еще промотаем — до взгляда случайного. Мы будем стесняться знакомиться с нашими мамами, я снова сбегу — на последнем трамвае — встречай меня! Уедем на море, в Латинском квартале укроемся и, сидя в саду, имя сыну придумаем славное… Давай помечтаем, как все в нашей жизни устроится. Забудь о других, ты же знаешь, что мы — это главное. Мы рядом сто лет, и давно все привычки изучены. Любовь — это флюгер — на месте, но в разные стороны. Мы часто друг друга своей невозможностью мучили…
Пойдем погуляем, на улице, правда, так здорово!

Наконец она возвращается из иных, недоступных взгляду, сказочных городов. Разбирает вещи, ставит на полку сны, наполняет холодным воздухом спящий дом. Обнимает, танцует, курит, творит уют, хлеб насущный обращая в вино и сыр. Я люблю ее такую — совсем мою, прилетающую перышком на весы. Наблюдать за каждым шагом, сидеть в углу, завернувшись в плед, следить за ее игрой, заводить ей утром солнечную юлу, запускать кружиться в один из ее миров. Все так хрупко, так стремительно, так легко, все меняется — вселенский калейдоскоп.
Остаются только кофе и молоко,
тонкий луч,
стена стеклянная,
острый скол.

Калитка скрипнет, пёс поднимет вой. Да что ты брешешь, глупый, Бог с тобой, соседи проследят — распустят слухи. Не дело это — в лес ходить к старухе, и страх, и грех, вернуться бы живой.

Село, погост, березы на гробах, иди, куда ведёт тебя судьба, околица, стволы, лесная чаща. Кто ищет, говорят, всегда обрящет, но говорят ещё: судьба слепа.

В лесу огнём отмечен старый ствол, старуха промышляет колдовством, который век из чащи не выходит. Над ветхим домом птицы хороводят и крыльями касаются его…
… показать весь текст …

Мостки уплывают в озеро, в кувшинки и гул стрекоз, по звездной дороге возят нам небесное молоко, туман над долиной стелется — Велламо достала сеть, а мы образуем стеллиум в вечерней святой росе. Планета моя огромная, планета твоя — сильней, нам выданы гром и молния, лабазника белый снег, ракита и дуб качают нас, скрывают в своей тени, извечное неслучайное ночным серебром звенит. Мы помним, как жить прозрачными, бесплотными, налегке, мы кем-то сюда назначены и скоро узнаем, кем, мы молимся тихой музыкой, и рифмой, и танцем рук, сердечные наши мускулы скрывают свою игру. На том берегу ни хижины, ни лодки, ни огонька, за нами следили хищники, но мы впереди пока, вода расступилась теплая, ладонь приняла в ладонь — и брызги сверкнули стеклами, и мир уместился в дом.

Нагретые доски лавочки янтарные, будто мед.

К тебе прилетают ласточки.
А сердце твое — поёт.

Был местом — стал экраном памяти, не город — темный кинозал. Вот здесь мы промолчали в панике, а тут ты лишнего сказал, на этом перекрёстке ссорились, на том — мирились, не простив. В домах дверные петли сорваны — открыто, но нельзя войти. В шкатулках не осталось ценностей, в реке не прибыло воды. Живые и уходим целыми — аминь, спасибо за труды. Шагают дворники оранжево по нашим отпечаткам лап, и если сжечь мосты прикажут нам, то пусть получится — дотла. Так мелочно за что-то держимся, так прячем прошлое в карман, как будто время танцем дервишей не нас давно свело с ума, как будто можно втайне вымолить прощенья горькое вино. Начнется дождь и город вымоет, и так закончится кино.

Баланс терпения и гордости нас до добра не доводил.
Людей с истёкшим сроком годности полезно убирать с пути.

Я скучаю по ней, скучаю, крылья режутся за плечами, лихорадит меня ночами, хоть бы имя ее забыть! Я теряюсь, теряю нервы, оказалось, что я, наверно, в этот раз — ведь бывает первый — без нее не умею жить. В Краснодаре светло и жарко, я гуляю по старым паркам, прохожу триумфальной аркой, как больной на рентген души, я звоню, проверяю почту, улыбаюсь другим нарочно, только эту задачку, в общем, не умею еще решить. Вот я маюсь в своем безделье, затянувшийся понедельник — и тянутся ему на деле до хо…
… показать весь текст …

Говоришь, говоришь, но слова все равно не те Задержать дыхание, укрывая тебя собой, стоя над бесконечностью на головокружительной высоте, глядя на рассыпающийся прибой. Кем мы приходимся друг другу, миру, каждому новому году в календаре, людям, появляющимся внутри? Время идет по кругу, его эфиры в апреле и в январе, стихи переходят ночами в большой ретрит. Демиурги были отчаянны и безумны, бесстрашны и влюблены. Они лепили нас из тысячи почему. Мы производные, сумма, наши вены оголены, как провода, протянутые сквозь тьму. Чтобы ни было, я остаюсь тебе маяком, током и соком, утоляющим жажду дня.
Ни словом божественным, ни человеческим языком
не объяснить
неотделимости
от меня.

Неспокойно видеть тебя во сне — не в твоих привычках ходить по снам. У меня залив заметает снег, у тебя на юге почти весна. Между явью и навью калинов мост, над забвением кружатся мотыльки, мы стоим вдвоём в тишине немой — не коснуться губ, не подать руки. Там, за кадром, мир набирает крен, люди падают с запада на восток, и становится памятью имярек, и и становится лезвием лепесток. Там, за кадром, вспышки иных миров, океаны, огненная земля, этот сон разделит нас, как порог — мы ему не вправе не позволять. Мы пришли сюда постоять над тем, что когда-то было живой рекой, оказать почтение пустоте, оказаться рядом и далеко. Ночь закончится — каждый проснется жить с тем, чего и выдумать не могли.

Сын родится, ты ему расскажи:
юг и север
на разных
концах
земли.

Излучины луны изучены по дням — сначала острый серп, потом тяжелый гонг. Плывёшь вокруг нее и пробуешь понять, песок ли в глубине, вода ли тут кругом. Гадаешь о себе — мираж или мирской смиренный человек, бредущий сквозь туман. И почему луна всегда звучит тоской и медленно растёт, готовясь отнимать. Дорога на воде, прорехи в кронах лип, холодный меткий луч, летящий под ребро. Плывёшь вокруг луны и чувствуешь прилив, и ткань миров тонка, и видно серебро. Ключицы облаков, небесная любовь, великая жена, рождающая всех. Прижаться бы к тебе своим горячим лбом, но в небе только гонг. А скоро станет серп.

Из чего состоит это все? Из звуков - телефонных звонков да случайных песен. Кроме звуков нет признаков, что друг другу мы важны, что я тебе интересен, что во мне, закутана в децибелы, спит такая тишь, от которой страшно. Si vis pacem, девочка, para bellum. Потому что я выключу звук однажды. И тогда, обрушившись свежим снегом, погрузив в молчание, словно в Лету, отделив от голоса человека, тишина моя призовет к ответу. Окружит, обнажит и обезоружит, бросит нас, бессловесных, — попробуй выжить.

И тогда ты узнаешь, что звук не нужен… звук не нужен, девочка… тише…
Тише.

И была она твоя, у тебя одна,
И была дороже хлеба, пьяней вина,
Не жена тебе, не милая, не сестра,
Просто кость твоя и суть твоего нутра.
…

Флюгер скрипит и крутится на ветру,
сам себя заклинает: да не умру,
просто буду всегда подвижен, непостоянен,
до края неба тысяча расстояний,
я останусь на месте, перехитрю игру.

Ржавое знамя, старый громоотвод,
вашим и нашим прошлое наперёд
знающий, вещий, боящийся отпустить,
случившийся вещью, грезящий о пути.

Флюгер скрипит, как в ветхой двери засов,
на шатком шпиле здания без жильцов:
да не умру, не умру, не умру, не смейте
… показать весь текст …

Вязкий озноб, простудная хрипотца, книга, перечитанная с конца, начинается вынос лета из клеток тела — ты все пела, милая, это, конечно, дело, а теперь попляши под ветром, не прячь лица.

Все, что было отложено, летом не решено, с осенью неразлучно сопряжено, вдето в ушко игольное паутинкой. Так бери, вышивай, сиди над своей картинкой, распутывай, что тебе суждено.

Осень настигнет, как настигает тать, не сыграть наперед, обратно не отмотать — вывернет все карманы, проверит сумки. Все наши бусы, и ягоды, и ростки, теплые реки, солнечные мостки, нынче в ее владениях - пустяки.
Нитки и пяльцы.
Память, стихи, рисунки.

Сообщники, любовники, шуты, учителя и пастыри друг друга — в наш океан из мирового круга летят огни, осколки высоты. Мы существуем всюду и нигде, в кроссовках ходим в космосе открытом, мы имена даём метеоритам, не разбирая чисел и недель. Метеорит среда, потом четверг и пятница за ним на горизонте, пока открыт над нами звездный зонтик, мы слышим стук дождя небесных сфер. И этот стук живет у нас внутри, священный ритм твердит себе упрямо. Наш эквалайзер — звук, кардиограмма.
Живые. Мы.
Среда.
Метеорит.

И вот она, красивая, как бес, за хвост поймав и аэроэкспресс, и самолёт, готовящийся к взлету, откидывает кресло у окна, включает shuffle, трогает журнал, но не берет — довольно переплёта. Ее побег невыносимо прост: от пробок, брендов, мудаков и звёзд, на деле предстающих — мудаками, от гениев всех рангов и мастей, поющих песни, тянущих в постель, от Кастанед, Коэльо, Мураками, от переплетов — книжных и живых, от огнестрельных, рваных, ножевых, от нищеты и пошлого достатка, ее побег — сквозь зиму, за рубеж, без багажа, сомнения, рублей, без памяти — а значит, без оглядки. Погонь не будет, рации молчат, у звездного десанта тихий час, включают свет, подходит стюардесса. Вода без газа, яблочный и плед, святой огонь блуждает по земле, крыло в граните облачного пресса. Она сидит, красивая, как бес, и вспоминает, есть ли интерес искать билеты в точку невозврата. Посадка через несколько минут, в Париже дождь, прибытия не ждут, ждут там, в Москве.
Но ей туда не надо.

Наши встречи происходят по воле случая — так волна зовет идущего по причалу. В этой точке пространства я так по тебе соскучилась, как ни разу с начала повести не скучала. Вот сложить бы страницы, чтоб повстречались странницы, обходя, минуя долгие отступления. Если мы не увидимся, что с нами завтра станется? Мы в своем одиночестве заперты, словно пленники. Говорить бы с тобой, укрывать твои плечи вязаным, шерстяным и теплым, зимнего зла не слушая. Наши встречи всегда случаются между фразами, наши встречи всегда случаются между душами. Ты ли пишешься мне, седым декабрем измучена, я ли снюсь тебе небом, где мраморный месяц высечен. Наши встречи происходят по воле случая.

Но счастливый, как известно, один из тысячи.

.
…для Веры

И время будет идти по кругу, считая бусины старых четок, и разлучая людей друг с другом, готовить встречи для разлученных, и время будет стирать жестоко — освобождая для новых место, не слыша просьбы, не помня сроков, пусть слишком больно — но очень честно. И время — будет. Однажды просто случится нашим — бери и веруй. Мы называемся миром взрослых, где каждый день измеряем мерой знакомой боли, привычной силы, что заставляет крутиться глобус. А жить не так уж невыносимо. Сложнее -выж…
… показать весь текст …

Это что-то уходит из воздуха — компонент,
отвечающий за беспечность и безмятежность,
замечаешь однажды, что старый потертый плед —
это лучшее, что придумано из одежды,
что с чужими ты холоден и нарочито вежлив,
а своим до тебя и дела-то, в общем, нет.
Переходишь с глянца на классику, с пить на есть,
для нечастого пить покупаешь хороший виски,
начинаешь себя ощущать — обреченно — здесь,
вспоминаешь историю, физику и английский,
принимаешь все к сердцу, только уже не близко,
забываешь предлоги «со…
… показать весь текст …

Питер пристает с дождем к горлу — бесцеремонно, ветрено, то снимает шарф с Невы, то набрасывает, вальсируя. Ты одеваешься потеплее, выходишь голая — верь ему, провоцируй его: красивая. Впрочем, он тоже под стать тебе — без сомнения и стеснения обнажается до последнего закоулка. У вас с ним питеропение, переплетение, вы два раскалённых сердца: гудите гулко, бьетесь о выступы поз — локтевых, коленных, переворачивая улицы, как страницы. Когда ты молчишь, его накрывает ленью, когда впиваешься в шею — вода искрится. Если бы он был городом, а не северным богом, — дарлинг, он бы дал тебе пищу, и кров, и балкон, и кошек. Но он хочет, чтобы ты поднималась на крышу и вы летали, сбивали время с толку, сводили с ума прохожих.
Ваша осень созрела, поспела, упала, хрустнула — яблоком сочным, кленовым листом поджаристым.
Дерзкие девочки оказываются
тоненькими
и хрупкими.

Продолжай, продолжай, продолжай смотреть на него, пожалуйста.

На экране пять ноль восемь, за окном — знакомый вид. Ясно чувствуется осень: в сердце, в городе, в любви. Сон охотников пещерных, кем-то сброшенных с пути, дышит холодом священным, упрощенным до квартир. Летаргическая дрёма, вечный стрекот часовой. Если я останусь дома, не узнаю ничего. Если выйду за границу — (мать учила: на беду), попаду на ту страницу, а из этой — пропаду. Неизбывные иные, зов загадочен и тих.
Ветер снова тянет выю — выть, выглядывать своих, хочет знать, служить не хочет, нрав строптив да слог суров. Что мне делать в этой точке между призрачных миров?
Бесполезен, безутешен пленник, бьющийся в груди.
Пять ноль восемь, августейший, поручи освободить.