Все, что я знаю, требует немедленного забвения, погружения в волны прошлого, отторжения, ибо мы не становимся цепью, являясь звеньями, не становимся током, чувствуя напряжение. Наша оболочка призрачна, ненадежна, и вскрыть ее под силу каждому голодранцу, завоет сирена, ты даже не подойдешь, но в этом слишком мучительно признаваться. Видишь ли, все устроено, как устроено, нет инструкции к этому лабиринту, остается привыкать к постоянным сбоям. Потому что нас всегда выживает трое, и никто никогда не уходит с ринга, никто не чувствует этой боли. Милый мой, я зараженный файл, оптическая иллюзия, в моих кодах не осталось живого места. И никто из людей не знает, остановлюсь ли я, не выходи из комнаты, даже если в комнате слишком тесно. Я помню, что слово требует немедленного забвения, погружения в волны прошлого, отторжения.

Ибо — мы — не — становимся- цепью — являясь звеньями.

Не становимся

током,

чувствуя

напряжение.

Бокалы, яблоки, вечный штопор, какое дело, который час. Открытый космос: задернуть шторы, войти друг в друга и замолчать. От звука вздрогнуть и сбиться с ритма, поймать дыхание, лечь на курс. Мы так чертовски неповторимы, что совпадаем строка в строку. И рвется хлопок, и время мнется, ловцы серебряных звонких пуль — кто будет первым, перевернется и примет на руки Млечный Путь? Вот-вот закончатся персеиды, и август вычерпает луна, начнётся осень, сентябрь, сидр, стихи, истории, имена.

Я буду где-то вне зоны сонно ходить по дому, играть в слова и остро чувствовать невесомость, когда захочется целовать.

Приезжай, пожалуйста, приезжай, ключ к свободе — четыре часа пути. Ты одна умеешь меня держать, часовой механизм запускать в груди. Говорить с тобой, проникать в слова, начинать дышать под твоей рукой. Приезжай смеяться и целовать, приезжай стремительно и легко. Не сестра, не мать, не жена, не боль — ни одна из тех, кто не спит в ночи. Приезжай, мой голубоглазый бог, это сердце не так без тебя стучит.

Я иду по городу — август тих, звезды льются в ладони фонарных чаш.

Ждать рассвета, переплетать пути. И встречать.

Что отвечать, когда не придут с вопросом? Кому говорить о том, и знать не стоит? У меня тут январь, морозы, метель, заносы, время настоящее и простое. Нас осталось двое, один из нас мал и звонок, мы друг за другом пристальнее следим, но я научилась быть сильной, а твой ребенок похож на меня, и это непобедимо. В будущем мы расстанемся с нашим прошлым, забудем, что кому из нас причиталось.

Как это просто закончилось, мой хороший. Будто бы и вовсе не начиналось.

Ты выучишь другие языки, ты вспомнишь их, как вспоминают предков, твой древний дар, пронзительный и редкий, их оживит движением строки. Ты выучишь другие имена, ты вспомнишь их по строгости созвучий, их долгий слог, протяжный и певучий, как эль густой, испробуешь до дна. Ты выучишь другие голоса, ты вспомнишь их, как шепот колыбельной, ты станешь сильным, искренним и цельным, когда Она поверит в чудеса.
Честней всего — очнуться на краю, узнать себя, оставленного всеми, и по следам легко пойти на Север, где о тебе, неведомом, поют. И с каждым шагом находить вокруг свои пути, повадки и приметы…

Ты понял все, но помолчим об этом, пока строка заканчивает круг.

Мы становимся старше, строже, осторожнее с каждым днем. Им казалось, что мы не сможем — мы разделимся, разобьем, разорвемся аортой, силой алой вытечем на песок. Мы сидим на хребте залива, ты целуешь меня в висок. Что мы видим волшебным зреньем, в цвет бутылочного стекла? Моря мраморные деревья, их обветренные тела, мертвый берег волной обглодан, солнце вязнет в дожде слепом, силуэты рыбачьих лодок черной тушью на голубом. Нет ни боя, ни командира, жизнь не катится по кривой. Мы вернулись в начал…
… показать весь текст …

Что происходит, пока ты стоишь на паспортном контроле, ловишь такси — аэропорт — 9 округ, распахиваешь в номере шторы, привыкая к пейзажу — изменился ли оттенок неба, правильна ли мозаика окон, знаком ли запах кофе и цветущих каштанов?.. Тот ли город, узнает ли, совпадет ли? Что происходит, пока ты спускаешься к ужину, отмечая по пути каждую незначительную деталь, каждый маленький сюжет, собирая, запоминая, укрывая в шкатулках памяти?.. Происходит закат, грандиозный, как вечность, ибо вечностью…
… показать весь текст …

Почему за окном аномальный плюс, а внутри абсолютный ноль?
Что меняет точка отсчета, да и есть ли она вообще?
Мне сегодня приснилось, что я не сплю, а снимаю с тобой кино
о чем-то безумно нашем, о чем-то, что больше любых вещей.
Солнце выставил Бог, если верить цифрам, где-то в восьмом часу.
Камера двигалась тихо-тихо, чтобы не разбудить.
Я играла спящую кошку, которой ты приказал уснуть.
Кошка кажется спящей, на самом деле она за тобой следит.
В полдень внесли голубое небо, включили холодный свет,
режиссер смотрел свысока и думал, что завтра, при монтаже,
он разделит на быль и небыль этот фильм и заставит всех
выбирать себе роли людей и кошек (читай: палачей и жертв).
Съемка закончилась ровно в полночь с боем Его часов.
Исчезли резкость и перспектива, включили ночной режим.
… показать весь текст …

И что это было — сумма разностей, которая их разделила поровну…
Она задыхалась порой от радости, но часто смотрела в другую сторону,
Где тихо шагали по жизни парами, где чинно рожали детишек — двойнями
И где умирали седыми, старыми, не слишком счастливыми, но спокойными.
А с ним не могло быть. И значит, не было — покоя и правил. Стыда и совести,
Когда он легко добегал до неба с ней, и там они плавали в невесомости,
Когда он ловил ей пушистых ангелов, забавных и ласковых, словно кролики…

Она без него догорала — факелом.
Он пил свой коньяк.
За соседним столиком.

А в реке твоей отражаются облака, вместо слёз в глазах — небесное молоко. Почему наша пауза так отчаянно глубока, почему меня уносит так далеко? Я бы рядом была — так долго, как разрешишь, приезжала в твой город тысячами дорог. Но сейчас я сижу и не знаю твоей души, и печаль по тебе невесомая, как перо. Как мы пили с тобой игристую плазму дней, как мы спали с тобой на картах морей и рек. Тихий Дон молчит, и лежат облака на дне. Наши песни остывают в календаре. Я любила тебя любовью, больной, как Бог, изнывающий от нежности по ночам. Невозможная женщина, дай мне хотя бы боль.

И мне будет, о чем молчать.

Дождь перестанет на третий день. Дождь перестанет по воле высших сил или слабостей… У людей нет перспективы себя не слышать. Вот и послушаем, что внутри. Зарево, крики, толпа, дорога… В каждом из нас догорает Рим, в каждом из нас распинают Бога. По мостовым рассыпают жизнь — гулкой капелью прозрачных бусин.
Если ты любишь меня, держи руку на пульсе.

Дождь перестанет на третий день.

© Кот Басё

Два года назад в это самое время мы брали холодный брют, смотрели на серую гладь залива, молчали друг другу в такт. И я привыкал расставаться с теми, кто рядом встречал зарю, и я привыкал уходить счастливым, и знать, что не будет так. Ты много курила, пила и пела осанну моим чертям, и смех твой лежал у меня в шкатулке — черненое серебро. Твой запах, и голос, и жест, и тело — какая-то часть меня, которая стала болеть, и биться, и прятаться под ребро. Нам нечего нынче достать из тени, мы сами — сп…
… показать весь текст …

Ты сдала, моя девочка. Видеть это немного странно. В твоей матрице Бог не терпел никакого сора. А теперь тебя, сидящую у экрана, уменьшили до размеров его курсора. Управлять тобой — чувствительные тачпады выдают ошибку, стоит ли тратить силы? Если ты обо мне — то мне ничего не надо, я давно уже ни о чем тебя не просила. Ты сдала, моя девочка — карты, пароли, явки, не осталось в руках ни козыря, ни билета. То ли свет теперь нам кажется слишком ярким, то ли лето на этой точке уже не лето. Дело сто…
… показать весь текст …

А в том ли смысл, что мы выворачиваем карманы, достаем на свет обиды и разговоры, цветные осколки, листья и прочий мусор? Мы знаем цену отчаянью и обману, каждый шрам нам мил и каждый обломок дорог, мы никогда не расстанемся с этим грузом. Нет ничего упоительней, чем наслаждаться своим страданьем, нет ничего дороже руин империй, за этот камень можно назначить любую плату. А в том ли смысл, чтобы искать себе оправданье, когда ты сам уже ни во что не веришь, когда вокруг артиллерия и солдаты?

Пускай это все останется здесь, зарастет травою, станет историей, мифом, культурным слоем. Отпустить это все от себя и остаться чистым. Увидеть, что смысл — небо, дорога, двое, идущие по дороге с одной стрелою, и эта стрела пронзает их и лучится. И нет ничего у них общего — камня на камне, меди, стекол, бумаг, тяжелых чужих историй — все оставляют с легкостью у обочин. Им бы рядом идти, встречать на рассвете ветер, нести стрелу, дороге послушно вторить…

Ищущий смысл, подумай, чего ты хочешь.

Перед паузой на пороге случайной вечности, я хочу сказать тебе, как мы ошиблись с выбором. Нет во мне предполагаемой безупречности, я гомункул, мама, брак, недолюбок, выродок. Не давали защиты и не объясняли правила, я вела вслепую, не чувствуя расстояния. Я не справилась, мама, ты не на ту поставила. И проиграла целое состояние. Состояние ласки и безусловной нежности, вечерней сказки, моей абсолютной нужности. Между нами всегда проклятая центробежная, ты не знаешь, что на той стороне окружности. Ты не видишь, мама, гроза надо мной и молнии. Докричаться бы — связки, как петли дверные, сорваны. Остается идти - в проем, в тишину, в безмолвие. На семи ветрах идти на четыре стороны.

Тонкие ткани, острые грани, море — живая ртуть. Слово умеет так тонко ранить, что ядом горчит во рту. Смелость ли, дерзость, такая пропасть — впору в неё шагнуть. Вот, посмотри, умирает робость оставить меня одну. Вот, посмотри, созревает смелость тебе говорить: «иди». Души как души, а это тело, и телу не запретить. Низменны страсти, низки пороги, прост поворот ключа. Если мы будем тревожить многих — научимся отличать. Небо от фальши, огонь от лести, космос от суеты. Мы навсегда остаемся вместе,…
… показать весь текст …

Привет, моя серебряная птица, мой поезд прибывает ровно в семь. Нам с осенью поется и не спится, она, как мушкетер — одна за всех. Какой купаж из гордости и чести, безумия, отваги и любви — не ждем, освобожденные, известий от наших бессловесных визави. Мы так отважно этого хотели, спроси меня о главном — не солгу.
Подвески королевы на постели. Задерни шторы, отпусти слугу.

Начинается жатва — октябрь, уже пора. Смерть приходит на поле боя всегда с утра, смотрит по сторонам- собирается воронье. Смерть понимает, что осень из-за неё. Кто бы знал, как она устала служить кресту, пар идёт от земли и тянется за версту, кто-то включает приемник в машине на трассе среди полей. Туман становится все опаснее, все смелей. Каждый год в это время у смерти идет страда. Мы же все ее дети, победы ее труда. Она ловит нас темным облаком, тонким льдом. Богу нужно больше ангелов в Отчий дом. Если станет страшно- вспомни, как пела мать. Смерть идет по пашне свой урожай снимать. У нее в руке — листочек календаря.

На дорогах плохая видимость, говорят.

Загнанных лошадей пристреливают — расскажи это сыну, которого не было никогда. Расскажи, как в новой реке глубока вода, как легко предавать, если знаешь, что ты сильней. Найди женщину тише шепота и оставайся с ней. Загнанных лошадей пристреливают — за это стоит выпить крепкого, как огонь. В баре легко смеяться и в дым окунать ладонь, рассказывать, как она билась, и хлопать бармена по плечу. Крути барабан и считай патроны, а я тебе помолчу. Загнанных лошадей пристреливают, что поделать, таков закон. Попадется кобыла с норовом — держи ее под замком, в узде держи, коновязь придирчиво проверяй. Загонишь — пристрелишь, да что тебе повторять.

Глубина человека измеряется словом, как эхолотом, я хотела рассказать тебе — не успела. Ты умела видеть не лодки, но души лодок, видеть, как свет осыпается позолотой, и не было ни времени, ни предела. Ты умела касаться стен обветшавших зданий, древних дверей, в которые шторм стучится. Скалы сомкнули строй и стоят рядами. У Бога в запасе много таких заданий, ему нужны прилежные ученицы. Я хотела показать тебе чудо света, ломку лучей в хрусталике, на сетчатке научить тебя видеть это и верить в это, прятать капли любви в ладони, ладони — в лето, переворачивать мир и скреплять печатью. Глубина человека измеряется словом, как эхолотом, но каждый однажды преодолел влеченье. Левиафан лежит, и скелет обглодан морем ли, миром ли… Слово запретным плодом пылает в руке и требует отреченья. Мили и мили ведут в глубину под нами, течение переворачивает страницы. Скалы сомкнули строй и стоят рядами.

Дело не в том, что нам тысячи лет, родная. Просто богу нужны прилежные ученицы.