на кончиках пальцев этой тоски конденсат
сейчас соберется, сейчас соберется,
сорвётся,
привычка оглядываться через плечо назад —
а что нам еще остаётся.
кого ты любила, кого я любила до,
на ком ты играла губами — так мучают флейту,
и все эти ранки — и буковки цвета бордо —
и что это значит по Зигмунду Фрейду.

сейчас я немного поплачу, и после усну.
немного злословья и сто заключительных капель.
как нежно кромсает в дождливую эту весну
меня этот маленький скальпель.

Приснилось, что угнали все счета, и это стало преступленьем века.
всё дело в том, что я ничем не занята,
по мне давно грустит библиотека, кружок игры на духовой трубе.
я заигралась на самой себе.
а с ней собой быть надо начеку, ей, этой мне, прописано леченье, ей ничего не стоит выдернуть чеку, не зная про её предназначенье, и дай ей волю и налей стакан — она наплачет комнатный фонтан.
ей просто быть и камнем, и водой, и пролететь под Триумфальной аркой, и, дабы не закончилось бедой, я у нее сестрою-санитаркой, лужу, паяю, глажу по плечам, привязываю к койке по ночам.
когда земля уходит из-под ног, не должная никак, ничем, ни скольким, и жизнь, усмешку пряча в уголок, идет, хрустя по собственным осколкам —
успеть, хотя бы не имея прав, поймать её за порванный рукав.

новость только одна.
(ну, еще три — четыре торнадо,
экстремисты взорвали к чертям половину Багдада,
«Космо» пишет ужасное — «в офисе шпильки не носим»)
а у нас только осень.
у нас только осень и осень.
что же делать, когда по карманам — комочки с деньгами,
и читаешь в подземке,
а книжка давно вверх ногами,
и свистит кто-то в спину в каком-то кривом переулке,
и с опаской идешь, как собака к сомнительной булке.
что же делать, когда гороскопы комично неправы,
и всё носишь на пальцах тоску неизвестного сплава,
и глотаешь из горлышка небо — так остро и сладко.
… показать весь текст …

Он ранен в грудь аэропортами, немного голоден и пьян,
пока, утомлена курортами, лавина сходит россиян —
неделикатная, брутальная, с небрежной статью табуна —
он ждёт у жерла терминального, когда появится она.
и всё качается, качается, летит, не разбирая рельс.
она сегодня возвращается, она уже, конечно, здесь,
он слышит, как по коже шёлковой гуляет хамский ветерок,
и как табло устало щёлкает, глотая очередность строк.
она сегодня возвращается — из Вены или Сан-Тропе.
он, как всегда, слегка смущается, узнав встречающих в толпе.
и, отпуская сердце лодочкой плыть до щемящей синевы,
уходит медленной походочкой — искать маршрутку до Москвы.

**
Очередной февраль летит к развязке, а значит, прошлый не последним был, а значит, я рассказывала сказки, напрашивалась, кто бы полюбил.
А та же кухня, сигарета, поза, и у зимы депрессия и флюс. нет, это не стихи — такая проза, я просто очень хаоса боюсь.
Ну, полюбить, как выяснилось, можно, и разлюбить, как оказалось, да. и даже угадать уже не сложно, когда я выпадаю из гнезда.
И, в общем, бесполезна помощь зала, а в сердце — там истерика и тьма. и та, что о любви мне не сказала, околдовала и…
… показать весь текст …

В который раз осталась в дураках, прости меня — за цыпки на руках, за то, что из-за маленького дня мне ненавистна всякая броня, и голос мой сиротский не готов на антресоли, полные шарфов. приду, дрожа, похожа на моржа, открою ящик лезвием ножа, а в ящике и стон, и спам, и бред, и приглашения к йогам на обед, и на письмо мохнатое ответ, и то, и сё, тебя там только нет.
и я не знаю — сплю или лечу. к какому обратиться, мля, врачу? и ко врачу метель белым-бела, и у него глаза синей стекла. ему бы с…
… показать весь текст …

там был ноябрь. светили фонари, но как-то так, далёко, изнутри самих себя, ничто не освещая. душа ждала «на выход и с вещами», но, видимо, душе продлили срок:
еще немного жизни между строк.
еще немного — и пройдет насквозь, и я повешу тень ее на гвоздь, и, нежно проведя по рукаву, подумаю, что больше никому…
как мы себя, о боже, бережём, напуганы любовью, как ножом.