Разбей меня на тысячу страниц, —
Любимых книг. Забрось меня на время.
И день, и ночь, с тревогой сторонись,
Нести свое невидимое бремя.

Оставь меня на полках до зимы,
Пока в окне господствует истома:
Осенней полутьмы и тишины, —
Раскидистым орешником у дома.

И боль глухая, — просто пересвист,
Далеких электричек и не боле.
И так приятен глазу желтый лист, —
И вдалеке стихающее поле…

Нужно снова заплатки готовить на платье и жизнь.
Вырезать из души, из немого, заблудшего сердца.
Ткань подола с заплаткой, как жизнь с расставанием — слились,
Но заплатки — тонкИ, и от этого некуда деться.

Прохудились: и ткань, и привычный, приевшийся быт.
Нужно всё перешить, — только много ли толку в обновке?
Но с усердием шью, и шепчу: не забыт, не забыт.
И бежит алый след вдоль сверкающей, тонкой иголки.

Перешить, пережить, — эту зиму и это житьё.
Так велит за окном мне раскидистый, старый орешник, —
Свои ветви, склонив, на седое, большое окно.
И надежда живёт, как под белым покровом подснежник.

Раны, раны ножевые:
Не для тела, для души.
Мы с тобой еще живые, —
Разлучиться не спеши.

То ли в прошлом, то ли сниться:
Вся земля белым-бела.
Стынут капли на ресницах — это ты,
А не зима.

Век хожу, сказать не смею,
Мой негаданный жених.
То ли я тобой болею,
То ли ветер в поле стих…