Гугукал Филин древний в чаще.
Гугукал день, гугукал два.
Он так старался быть опасным
Хмельной до полузабытья.
Утихли птичьи перезвоны.
Готовясь в небо упорхнуть, —
— Ей-ей умру, умру от страха! —
Чирикал робкий воробей.
Исполнясь гордого сознанья,
Нахохля грозное чело,
Вперил в воробышка тот Филин
Глазницу, налитую злом.
(Да, и гугукнувши притом):
— Как смеешь птаха озорная
Ты песни весело слагать?
Один лишь я — лишь только я!
Увенчан, как лесной сказитель.
— Оставь. — чирикнул оппонент, —
— Пустая мнительность в твоих словах сквозит.
Об истине давным-давно забытой
Я голосил, испепеляя ложь.
И не смотря на ярость возмущенья,
Смиряйся с гласностью печатной и словесной!
Взгорелся с пущим жаром мрачный Филин:
— В пух раздеру! Не потерплю, наглец!
А воробей нисколечко не струсил
И плавно перейдя на полутон,
Промолвил:
— Слово мысль рождает в людях,
Предшественницу многих добрых дел.
Так можно ли отдать её в удел,
На откуп полный самодуру в перьях?!
И сколько жил, живу и буду жить я Мне дерзость малых ближе сов спесивых!