За рекой Смородиной — домочадцы.
Не допрыгнуть с кручи, не докричаться.
Мне разлука в сердце мозоль натёрла.
Оплетают изгородь ветки тёрна.
По ночам невмочь мне ни прясть, ни плакать,
Мое горе — с реку, а небо — с лапоть,
Я иду по кругу, да нет калитки,
Я плыву по морю, да дна не видно.
Мне на каждый берег не кинуть сети,
Мне гореть в огне иль в петле висети,
Мне кричать средь поля — да со всей дури…
Умирать в цветах и тонуть в лазури.

Далеко отсюда, от дел от желчных,
Небеса как дымка, как черный жемчуг —
Я такой видала, давно, давненько,
У моей у бабки над колыбелькой.
Та всегда мне пела. Потом — кричала,
А потом рассыпалась иван-чаем.
Лишь осталось грозное мне наследство —
Из цветов поляна
и ужас смерти.

С этих пор мне горько: полынь и пряность.
Засыпать боялась, вставать — боялась.
Не ступала из дому до рассвета,
Двор рябиной прятала, бересклетом,
За водой ходила, ткала холсты…
А потом зачем-то явился ты.
Отравил, зазнобушка, горьким зельем,
Мне назвался именем иноземным.
И ревёт в ушах оно, как живое,
Так, что гнутся ели, что звери воют,
Оно бьётся в сердце, в грудине тает,
Если тихо с кручи воскликнуть: «Талвинд!..»

Над избушкой клёкот да гомон птичий.
Ты мне мил — в любом из твоих

обличий.