Город вздрогнул, как клоун в помятом цилиндре,
Дождь стучал в витрины, смешивая краски фонарей.
«Эй, бетонный гигант, — прошептал он сквозь ливня сплинтер, —
Ты забыл, как дышать меж гранитных теней?»
Асфальт хрипло вздохнул: «Ты опять за своё, старина?
Мне ли плакать, когда надо глотать шины да ступни?
Ты — поэт-неудачник, а я — оборванца спина,
На которой танцуют, смеясь, этажи-огни».
«Но я вымою звёзды с твоих потрескавшихся губ!»
— Засмеялся дождь, вальсируя с вывеской «24/7».
«Я развяжу шнурки у твоих запылённых подруг,
Чтоб лужицы пели, как в детстве, про райские реки!»
Светофор моргнул жёлтым: «Эй, хватит болтать чепуху!
Здесь не место романсам — лишь ритм, лишь цифры, лишь спех.
Ты — дождём проливным, а я — проводник по греху…
Но в карманах моих — только пепел да сигаретный снег».
«Снег? — закричал дождь, — это я! Только я!
Ваши трубы — флейты, ваш смог — забытый аккорд!
Я спущу занавес из серебряных нитей,
Чтоб хоть на миг ваш бетон стал морем, а не форт!»
Но город, зевая, натянул капюшон небоскрёбов,
Зажевал гул метро, проглотил сиреной вой…
Лишь бродяга у моста, подняв бутылку к обоям туч,
Прокричал: «Эй, ливень! Налей и мне — я твой!»
А дождь, как дирижёр, разорвал тишину в клочья,
Нарисовав в лужах портреты забытых весен…
Город сплюнул в ливнёвку: «Опять эта вечная тухлятина чувств»,
Но где-то смеялся ребёнок, ловя капли на ресницах стен.