Рассказ.
«От „шедевра“ — к шедевру».

«О сколько нам открытий чудных…»
А.С.Пушкин

Бывает так, что сходу накропаешь чего-нибудь — сам от себя обалдеваешь:
- Старик!
- Ну, что?
- ЭТО — ге-ни-аль-но!
- Ну так!
За другими же заботами прибережёшь сей «шедевр» в нижнем ящике письменного стола, да и забудешь невзначай и без сожалений. А через пару дней или пару недель, а бывает и через несколько лет, ненароком вспомнив про то «сокровище», достанешь его, прочитаешь — ага! — вроде бы, какая-то мыслишка дельная да знатная, что-то свеженькое да бесподобненькое, подтверждённое когда-то вывалившим «ге-ни-аль-но!», — просвечивается. Но, отстранившись от авторских боёв с редакторами за стиль, грамматику, «устарелости» и «неологизмы» и от адвокатских прений за первородство, взглянешь беспристрастно, так сказать, со стороны, то, вообще-то, честно говоря, — чушь несусветная и невыносимая.
Но поразмышляешь, покрутишь, переставишь, перепишешь, помучаешься в поиске более точных слов, более ёмких определений и … И приходишь к единственной дилемме: либо взять всё это сокровище да и сжечь, либо вновь спрятать, только теперь уж куда-нибудь подальше — в какую-нибудь архивную коробку, чтоб, задвинув её в дальний угол чуланной антресоли, на самые её запятки, проститься — теперь уж на век. Или всё же…

* В руки взяв себя,
как в свинцовом
адском Бискае зимой,
то ли держит сам, то ли держась
за штурвал рулевой,
От напряженья Начала,
(так каждый раз),
судьбоносного мне пути,
От беспрестранной мозговой маеты
и височной кровяной долботни —
Мгновенья часов не сводя —
Просижу, прохожу, прокурю,
Про- не знаю чего ещё; -
Расставляя-перенося,
Перечёркивая-обводя,
Вызубившись на нелепейший срез,
на свои глухие мозги,
на неуклюжесть и каменность чувств,
на хитрости-каверзы заумных Небес,
Вдрызг себя измотав,
Не жандобясь и не молясь —
В поисках сути и решительных фраз.
Забыв про заваренный
и не выпитый чай много раз…

Но это состояние конечно: чуть раньше или много позднее, но неизбежно, приходит момент, когда через кривости и тупики чернильных дорог и обрывов, через валежники бумажных потуг, исцарапанных бездушной пустотой, через завалы ложных впечатлений, исчёрканных и перечёрканных собственной цензурой, взвихрившиеся наконец-то запечатления того, что когда-то видел, что уже испытал, что приносило радость и боль, тоску и надежду, — выдают на поверхность то, что уже вполне способно, пусть эхом, приоткрыть другим испытанную мною импрессию. Вот тогда, пережитые давным-давно максималистские чувства и мысли, беззаветные желания и свершения, бездумные жесты и гримасы, милые голоса и портреты — начинают проявляться, как фотография на бумаге при печати: слова перестают заикаться, обретённые смыслы — перечить друг другу, а открывшийся светлый путь — уже без промоин, колдобин и рытвин — освобождается от хлама и негодной наволочи.
В тот момент, нега удовлетворения, облегчения и даже очищения, обволакивает и снимает цепенящее мышечное напряжение, а душе дарует благость, — словно скромный глоток воды в кромешный зной, погасив наждачную сухость во рту, позволяет всему телу распрямиться и возвращает в него жизнь. И, с еле уловимой даже самим собой, с незримой и неведомой другим, улыбкой на своём лице, с какой-то приятной опустошённостью от того, что тяжесть груза от чего-то недоделанного, недосказанного, недопонятого, недопрочувстванного сошла-таки с плеч и разневолила сердце, — становишься прямо-таки младенцем.

* И лишь обогнав нескончаемость миль маяты,
Оставив трескучее за кормой,
Лукавство и кривь подперев,
Создав не одну нейронную сеть,
С Благословеньем Небес, —
Кровь отштормит,
перестанет рвать мне виски.
Раскрепощусь.

И подсознание моё войдёт:
В бесконечность
нерасшифрованных ранее смыслов
моих неосознанных впечатлений;
В бездну чистых страниц-листов
незаписанных откровений;
В пробуждение
растворившихся ранее снов.

Хотя наступившее «младенчество» быстротечно: как у пляжных красот — недолгая, растерянная безмятежность после первого же вероломного порыва ветра, — разбивающего лагунную гладь, — нежданного, но неминуемого, вот-вот взорвущегося тропического шторма, прекращающего обручальную идиллию неба и моря; как минутное столбенящее замешательство в ужасе — у беспечного созерцателя, вдруг оказавшегося на междупутье на скоростном пролёте меду двух встречных поездов.
Как и отступающая с пляжа волна, — отдавшая все свои силы, в попытке захватить берег, — освобождает место для вот уже идущих на него очередных атак своих сестёр, — так и жадная непреодолимая потребность творчества, позволив закончить одно начинание, а зачастую — в параллель с ним, вновь накрывает меня перманентным трепетом и сладостными муками проторивания неизведанного пути — новорождённого путешествия в мир безрассудных чувств.
Как новая жизнь!
Всё начинается сначала!

* - отрывки из моего стихотворения «К Вячеславу Куприянову. Откровение».