Всего месяц я прослужил на новом месте, когда в нашей части произошло трагическое событие — повесился солдат. Молодой парень, которому до Дембеля оставалось служить всего-ничего: считаные недели.
Что послужило причиной, что с ним произошло — мне неизвестно, скорее всего знали об этом только два-три человека, включая его самого.
Несколько дней все в части буквально «стояли на ушах». Множество самых разнообразных комиссий, проверок. И все пытались доискаться причины этого кошмара. Доискались ли? Думаю — нет. Если кто-то, что-то и знал, то промолчал.
Хоть и не знал я этого парня, но было какое-то чувство неправильности, нереальности всего происходящего. И очень неприятный осадок остался у меня после одного случая косвенно связанного с этим происшествием.
Служба моя, невзирая ни на что, шла своим чередом. Выполнение моих обязанностей и следование распорядку дня, никто не отменял. Каждое утро, с различными медицинскими приспособами: тонометр, термометр, экспресс-тесты на алкоголь, шёл я проверять физическое состояние лётчиков из заступивших на боевое дежурство экипажей. Обычно ходил я один. Но в то утро за мной увязался (другого слова не подберу) оперативный дежурный (первое лицо аэродрома в отсутствии командира части), капитан Быленок — существо крайне вредное и паскудное, успевшее мне изрядно вымотать нервы за тот месяц, что я находился на аэродроме. Решил капитан, в то утро лично проконтролировать качество моих проверок. Ну решил и решил — его право.
Пока я занимался своими медицинскими делами, речь зашла о повесившемся солдате.
— Представляете, его мамаша совет солдатских матерей растормошила. Даже к нам сюда, на аэродром приезжали, — с ухмылкой рассказывал Быленок. — Ходили. Всё высматривали, вынюхивали.
— Ну и, что с того? — спросил лётчик-командир экипажа, тоже капитан, Синявский. — Она же мать, у неё ребёнок умер. Понять её нужно.
— Ну так я и понял, — продолжил Быленок. — Накормил, напоил. А потом знаешь, что они мне заявили?
— Что?
— Машину, чтоб я им выделил до города, до вокзала.
— Ну, а ты?
— А я, так, с серьёзным выражением лица говорю: мол могу не только машину, а и вертолёт, чтобы прямо до столицы подбросил. — Быленок радостно засмеялся.
Синявский молчал. Ждал продолжения.
— Они обрадовались, говорят: «Ой, как хорошо будет!» — продолжал Быленок.- А я им кукиш под нос, и говорю: «Вот вам, а не вертолёт!». Обиделись, ушли, не попрощавшись.
И опять засмеялся.
— А ты говоришь: ребёнок, — передразнил он Синявского. — Это ж солдат! Подумаешь — повесился. Не велика беда. Одним говном меньше будет. Солдата куда не целуй — везде…
Договорить Быленок не успел: капитан Синявский коротко, без размаха ударил его в подбородок. Быленок упал и недоуменно посмотрел снизу-вверх на Синявского. А тот уже подступал к нему сжав кулаки:
— Ты!.. Мразь!.. Вставай!.. Такие солдатики… там… «За речкой» …
Его удержали. Быленок сбежал.
Синявского разжаловали до старлея. Правда через полгода он опять щеголял в капитанских погонах. Я потом узнал, что его за год могли раза два на таких качелях покатать: капитан — старший лейтенант — опять капитан — опять старший лейтенант — и снова капитан. За что? За какие дела и прегрешения? Не знаю.
Знаю одно: справедливость выражения «Есть Люди, а есть и человеки», я видел собственными глазами.