— Чтобы о тебе заговорили, крепко в умы залезть надобно. Прилагают старания к этому тщедушные по совести существа. Выпячивают себя, лизоблюдствуют, все глаза промозолят, так измором и берут. Однако отказать им не каждый может.
Никифор Петрович встал, подошёл к открытой двери, и куда-то вглубь дома крикнул:
— Дуняша, милейшая, поставь самовар. Стол накрой на веранде, — затем выдержал паузу, вроде как прислушивался к ответу из глубины и добавил, — ягоду… малину… с кустов возьми.
При имени Дуняши, сердечко моё заволновалось, вот ведь как получается — не выпячивает себя, глаз не мозолит, а из головы не могу прогнать мысли о ней. Крепко же в умы залезла. Чтобы не выдавать себя я встал и подошёл к окну, выходящему на задний двор. Эх, зря… В трёх метрах от окна Дуняша готовила самовар: налила воды, Егор же притащил щепу и горячих углей, и сапог. Они суетились, а мне было не оторвать глаз от неё.