Судьба часто устраивает мне проверки. Оставляет испытание по всем правилам и наблюдала: выберусь или нет. Смерть подходила совсем близко. Я кожей чувствовал её дыхание. И, тогда внутри начинал звучать голос. Первый раз это случилось в 15 лет-я сам чуть не наложил на себя руки. Перед уроком физрук запустил нас в спортзал, где стояли ворота для регби. Мой друг Серёга повис на верхней перекладине, как на турнике, и стал раскаиваться. Когда его ноги в очередной раз пошли на верх, я схватил их и чуть потянул на себя. Ворота накренились, а я вместо того, чтобы разжать пальцы, от страха и растерянности вцепился в Серёгины кеды ещё крепче. Железная махина рухнула ему поперёк живота. Друга без сознания увезли на «скорой» в больницу, а по школе прокатилсь: «Не выживет. Врачи сказали-шансов нет». В классе я стал изгоем. Со мной не разговаривали, смотрели как на убийцу. Я перестал есть и спать. Серёже делали одну операцию за другой, но прогноз оставался прежним. В больницу я ходил каждый день. В реабилитацию, где он лежал, меня не пускали. Я просил позвать лечащего врача. Доктор клал мне руку на плечо, смотрел понимающе: «Пока по радовать тебя нечем. Всё без изменений. Будем надеяться». Ночами, глядя в потолок, я думал о том, что не хочу жить. Наверное, мама это чувствовала, каждый час она подходила к моей кровати и, склонившись, прислушивалась к дыханию. Я притворялся, что сплю. Лёжа так однажды без сна, услышал чей-то голос, который сказал: «Сходи к родителям друга, попроси прощения». Еле дождался утра. Кнопку звонка нажал не сразу-руки ходили ходуном. Мать и отец Серёги не дали даже договорить-повели на кухню, налили чаю: «Коля, на тебя смотреть страшно. Не убивайся. Мы понимаем, ты не нарочно. Ты же не знал, что так случиться.» Вернувшись домой, впервые за последнюю неделю я уснул, едва коснувшись щекой подушку и с полной уверенностью-теперь всё будет хорошо. Утром следующего дня врач сказал, что за жизнь Серёжи можно больше не опасаться-его перевели в обычную палату. И сразу всё наладилось: одноклассники со мной опять разговаривали, звали играть в футбол и в кино, а из дома ушла тягостная атмосфера. В следуюший раз внутренний голос спас меня в армии. Служить я попал в морскую авиацию, в часть дислоцирующуюся под Мурманском, и на первом же построении был зачислен в духовой оркестр трубачом. А полгода спустя меня на сутки забыли в глухой тайге. Случилось это в разгар полярной зимы, когда световой день длиться всего пару часов: в полпервого светает, а полтретьего уже смеркается. Часть подняли по тревоге, на время которой музыканты становились регулировщиками-их расставляли по маршруту движения колонны, снабдив специальными фонариками с переключающимся светом: зелёный- продолжайте движение, красный-путь закрыт. Замыкал колонну уазик, забиравший «живые светофоры» на борт и доставлявший их в часть. Был у музыкантов-регулировщиков такой обычай: припрятать на стрельбище несколько боевых патронов, чтобы потом, на посту, когда колонна уйдёт, не скучать без дела, а устроить тир, пострелять в удовольствие. Как только колонна скрылась из виду, я сунул руку в карман тулупа, вытащил «сэкономленные» патроны, поддержал на ладони, и тут будто кто-то шепнул на ухо: «Не надо, сохрани их, ещё пригодиться». И пригодилось.
Более того, спасли мне жизнь.
Как случилось, что уазик проехал мимо, — одному Богу известно. Сначала я не сильно, но расстроился: думал, вот-вот они там, в машине, спохватятся, что бойца забыли, и вернутся, но прошёл час, потом два, три, пять. Экипирован я был как надо: тулуп, унты, шапка-ушанка-но всё равно начал коченеть. Бегаю по сугробам минут 10-вспотею, пока дыхание восстанавливаю-замерзают ещё больше. С собой понятное дело, ни еды, ни питья горячего. Но это ещё ничего.