Мается душа, мается днем и ночью.
Из угла в угол слоняется тело.
Я не понимаю, Господи, чего ты хочешь.
Я не знаю, Господи, что тебе сделать.
Я уже пробовала и так, и этак,
но старания мои тебе неугодны.
Что-то не так: нет от тебя ответа.
Ни счастливой стать, ни вздохнуть свободно.
Может, Господи, ты мне сам подскажешь, поможешь?
Чтоб не мучаться попусту зиму, весну и лето?
Нет, боюсь. То есть стоило бы, но все же
я боюсь — а вдруг ты скажешь в ответ на это:
«Хочу, чтоб ты просыпалась ровно в семь тридцать,
чистила зубы, разучивала на баяне гаммы.
Завела собаку, перестала бы материться.
Мыла посуду сразу. Любила маму».
Вот и всё. Так просто? Представляешь, Господи, этот шок?
Можно ведь ждать от тебя подобной подставы?
Или, скажем, попросишь, чтоб закусывала хорошо
и лапшу китайскую трескать в офисе перестала,
перешла на здоровую пищу и витамины,
записалась в бассейн и ложилась в девять.
Господи, конечно, всё это очень мило,
но стихи я пишу только ночью. И что же теперь мне делать?
Ты понимаешь, какая борьба мотивов?
И я ж люблю тебя, а ты мне — кефир на полдник…
Никакая крыша не выдержит. Это неотвратимо?
Может, Господи, можно попроще подвиг?
Может, книгу прозы мне написать за лето?
Выгнать любовника? Выиграть с плотью войны?
А то я лежу тут и парюсь неостроумным твоим заветом.
Понимаешь, Господи, каково мне?
Каково мне тут, слабой, грешной, несовершенной, лежать средь ночи,
завернувшись с пятками в одеяло?
И раздался голос:
— Да, собственно, делай сама, что хочешь.
Мне все равно. Дай поспать. Совсем задолбала.