— Ты пристригхла гхолову? — кокетливо пробасил Эрнест.
Я невольно задумалась.
— Не голову — волосы! Надо говорить — подстричь волосы, а не голову.
— Ну гховорят же — помыть гхолову, а не волосы. Значит, если гхолову можно помыть, её можно и пристричь.
Ну что тут скажешь? Одно слово — немец!

— Твоя мама имеет право на личную жизнь.
— Знаю, что имеет. Я даже рада, что она снова вышла замуж. Но поделать с собой ничего не могу. Я столько перевидала её мужиков. Одни учили меня жизни, другие просто приставали. Одни мне нравились, другие СОВСЕМ не нравились. Но когда они трахались с моей матерью, я их всех ненавидела. Это можно было моему отцу, но не им. Не им! Мне всегда хотелось встать, пойти в её комнату и прогнать этого урода. Или даже ударить… Неполная семья обязательно убивает в ребёнке что-то хорошее. Наверное, все мои неврозы проистекают из детства. Разумом понимаю, что маме хорошо, а в сердце — непримиримая ненависть…

Я наивно полагала, что взрослый и ребёнок — это как два существа с разных планет. А оказалось, что их миры различаются удивительно мало. Взрослые — это те же дети, только у них больше возможностей и обязанностей, распланированных другими такими же взрослыми детьми. А в сущности, та же жизнь, та же игра, только сложнее и подчас скучнее.

— Ты за кого болеешь? — спросила я.
— За Швейцарию, конечно. А что?
— В таком случае я буду болеть за Францию — из вредности.
— Ты что, так сильно хочешь мне насолить? — накалился папуля.
— Наоборот! Радуйся! Если я буду болеть за Францию, тогда они точно проиграют!