Клинок разрезает даль —
это всего лишь птицы
рисуют ромашки

Искупавшись
в деревьях,
город становится
плотью большого
яблока

Когда стынет огонь и плавится небо,
когда дождь заливает душу,
нас ведут к свету те, кого мы любили,
чей образ отпечатком в каждой
капельке сердца

Девочка — это
золотистая даль
пушинки

На
кончике
красного
моря трепещет
бабочка на-
слаждений…
Вот так ускользает
кровь

Вечная
юность
облаков никогда
не мешала мне жить,
старея

Я бегу за луной,
я бегу за рассветом,
я бегу за туманом,
за рекой… Я бегу,
чтобы догнать
черепаху

В женщине
мне нравится только то,
что она — женщина

Какое блаженство —
казнить глубину,
где нежно целуются
рыбы

Бог — это я.
Но я — не Бог.

Я
болен
какой-то
еще неизвестной
еще неопознанной
странной болезнью…
Возможно я болен
жизнью

Мы
никогда
не увидим
то, что есть —
мы видим лишь то,
что случилось

В журавлиных глазах,
ослепляя взрываются молнии,
даже ночь одержима
бесконечной его
глубиной

Он
шел
и не слышал,
как громко хрустит
под ногами стекло
упавшего жу-
равеля… Он был
тем самым, упавшим
с неба

Приходит весна
и земля набухает
солнцем, а день,
отряхнувшись от снега,
становится вер-
тикальным

Пойманной рыбкой
бьется младенец
о розовый лед
поколений

Блуждая по пеплу
громко горят облака —
это растаял последний
воин

Пройдя весь мир,
я понял, даль —
всего лишь тень
пространства

По далям и весям,
по снам и чужбинам…
Несем свою жизнь,
как мать на руках
дитя, прорываясь
в изначально чужую
жизнь

Пеплом сгоревших
цветов закипает небо,
если упало солнце
за горизонт