Прежде чем мир изучать, его упорядочить надо. А если просто так по впадинам лазать, пока у тебя над головой черти что происходит, это не наука, это трусость. Побег от реальности.

Создать свое государство тамплиеры и не мечтали. Для них это была изначально невозможная цель. Тевтонцы доказали, что это не так. Но даже если бы им ничего не удалось, всё, что делал Герхард, не ушло зря. Я за то, чтоб браться за красоту. Неважно, дойду я до финиша или сдохну по дороге. Я получу то, что заслужу. Но невозможно браться за то, не знаю что, тогда, не знаю когда, и там, не знаю где, сколько бы энтузиазма у вас ни было.

Но они же пугаются! Они — люди — даже когда ты им четко готов задать алгоритм, тебе им еще надо сопельки вытереть — у тебя получится, ты сможешь, давай! А то они валятся на спину трупами сусликов — «ыыы, я не могу, жена, дети, призрак еврейской прабабушки. Вдруг я облажаюсь, и все скажут, что я дебил, нет я не смогу никогда». И не могут! Потому что ленятся, суки, усилие над собой сделать и смочь.

Но все люди не до конца понимают, что выбирают.

Еще точнее — никто никогда не понимает до конца, что выбирает.

Все просто делают выбор — ежесекундно. И ежесекундно нужно выбирать правильно.

И ты либо встаешь за свой выбор, либо отсасываешь.

Нам всем нравится мир, где существа достаточно развиты для того, чтоб строгая социальная иерархия ощущалась, как равноправие. Мы все хотим мира, где ты искренне можешь уважать соседа своего, потому что сосед этого достоин. Он не претендует пустым говном на твое уважение, когда даже кола не заслуживает, а он способен на тепло, тепла не боится и открыт тебе, как ты открыт ему. Мы все хотим мира, населенного достойными существами. Только я в упор не могу увидеть, как деление по национальному призна…
… показать весь текст …

Я только здесь понял, как я напрягался раньше, чтоб соответствовать статусу.

Я с четырех лет знал, что должен наклонять людей, чтоб их «господин барон» не звучало пустотно. Когда человек произносит такие слова, не веря в них, они унижают тебя.

Я с четырех лет знал, что должен наклонять людей и только в двадцать один понял, как это меня закрывало.

Как это напрягает — следить за подавлением человека.

Боже, я только в двадцать один прочувствовал, что всю жизнь напрягался, чтоб наклонять траву — что её наклонять, ты просто приходишь, зная, что именно тебе надо, и она уже.

Это вовсе не сложно — пригнуть травинку в ту сторону, в которую надо, здесь нет никаких struggles. God!

Что такое удавшаяся игра? Та, где ты выиграл? Та, где ты был хорош? Нет. Можно победить в тысячи шахматных, каких угодно турнирах и не почувствовать ничего. Ту игру дети запоминают, где вдруг — неважно через что — шахматы, догонялки, они смогли с кем-то обменяться теплом. Даже если для этого нужно сбиваться в стайки и ненавидеть соседнее сочленение людей. В детстве играют в бандитов и полицаев, потом в партизанов и СС. Или в биржу. Или в продажи. Но во что бы мы все ни играли, гол-то — не стать богаче, не переловить всех партизанов, не еще что-либо… гол — это отдать немного тепла.

На самом деле нет излишних требований к себе. Чем требовательнее к себе человек, тем дальше он пойдет, и тем счастливее он будет

Я захлопнула дверь и выбежала на улицу.

Как все это неправильно!

Да кто они такие?!

Почему?!

Кто они, чтоб заставлять меня чувствовать себя ничтожеством?!

Уехать! Тут же, немедленно — ехать!

Вернусь в Лондон.
… показать весь текст …

«Как ты думаешь, другие люди тоже живут так пессимистично? Когда ты сначала веришь и
предчувствуешь самое худшее? Не то, чтоб живешь в ожидании катастрофы, но… или вера моя не
сильна? Говорил же Иисус про деревья и рыб, что они уповают на Господа и все у них хорошо.
Выходит, я недостаточно уповаю, что не могу поверить в реальность без подтверждений — и у
фюрера все хорошо, и у людей. По каким причинам должно что-либо быть плохо?
По тем, что это — Земля, и все — люди. Разве нужны помимо этой ещё какие-либо причины?»

Я думал страх это, но не страх, просто ненависть. К себе. Я: За что? ОН: За слабость. Или не так — за то, что хорош недостаточно.

«ОН: Патер! Какое уныние? Уныние это у жирных домохозяек, которым у камелька поныть надо. Такую один раз кованым сапогом пнешь, она птицей взлетит. Не надо меня вашим унынием, отчаянием, я не „передай все в руки божия“ слушать пришел. Бывают просто моменты, когда жить не хочется, и никакого бездействия или апатии. Не хочешь жить и точка. Но живешь. Я даже знаю, почему это теоретически — от ненависти к себе. Раньше думал — из страха, но нет, или даже если и из страха, то страх тоже из ненависти к себе.»

Господи, как же хочется… И как допустил ты все эти картины, истории, песни — пугливые изображения упитанных и нестрашных людей, бездумно позастывавших в латах перед невозможно неодушевленными дамами или алтарями — всяческим хламом. Прав был Коран — нельзя идиотам представлять бога. Никогда святые моменты не должны оказаться в руках у черни. Там, где был бог останется нечто смешное и жалкое, голые мумии когда-то великих святых. А что чище полета и ярости, после которых так неизбавимо надо воткнуть желательно ещё окровавленное лезвие в землю, на мгновение сделав его символом веры во всё столь простое, что невыразимое — символом страданий, креста и победы, у которого остается лишь пасть на колени и молить — Господи, дай же мне сил! Дай мне силы и твердости.

А ведь как невовлекаем этот скот! Они ж не терпят гениев при жизни, им нравятся мощи. Сладкий, безвредный душок истлевшего. Склепики, могилки…

Что-то волнующее было в шепчущей черноте, требующее и древнее — обещающее, наверное, бога.

Девушка пела потрясающе. Так не поют для масс, так не поют для людей. Так поют либо богу… либо богу.

«Пой, пой ветер!
Друг, флягу покрепче держи,
Не избежать нам Валгаллы,
Не убежать от любви
Валькирий с глазами, как фьорды
Родной и промозглой земли.
Да здравствует небо и море!
И жизнь, и мои корабли!

Так идем же со мной вслед за солнцем,
По пути на три тысячи лет,
За уставшим, истертым солнцем,
На закат, которого нет.
И если Фенрир захлебнется
… показать весь текст …

Интеллект — это умение любой маленький факт сделать себе полезным. Умение менять себя и вовлекаться в жизнь. Строить мир. Делать пусть даже совсем крохотные вещи, но делать, а не рассуждать о них.

Красота неуловима, давно потеряна и вообще ее не бывает, но в тот момент, и я могу в этом поклясться, мне удалось поймать красоту. Она застряла внутри меня таким ярким осколком, что я почти назвал бы это предчувствием. На однотипной равнине всех человеческих жизней, я бы назвал это робким предчувствием гор…

Хладнокровие, четкость и структурированность ума, свежесть идей — это не мысли и не ощущения, это состояние. Причем состояние, что должно оставаться неизменным, несмотря на взаимодействие с любыми внешними факторами.

Собранность — состояние.