Ему пришлось собрать все свои силы, чтобы взглянуть правде в глаза. Она порвала с ним, просто порвала, ни слова не сказав. Это какая-то загадка… Может быть, его оклеветали? Но нет, она не такая женщина, чтобы поверить любому вранью. Она потребовала бы от него объяснений…

— Я завидую вам! Вам никогда не бывает скучно? Как вы этого достигаете?
— Скучно? — удивленно переспросила она. — Нет, я не скучаю.
— Вы должны научить и меня этому великому искусству, — взмолился он. — Вы же знаете, скука — мой заклятый враг.
— Да, вы часто мне это говорили, — сказала она. — Я занята в школе да еще работаю дома. У меня не остается времени скучать.

Представительность — всё!

Вот тот ковыляет на деревянной ноге, но он смеется. А почему ж ему не смеяться? Война выиграна, президент поцелует его в щеку и повесит ему на грудь жестяную бляху. Государство обеспечит его пенсией в двадцать, тридцать, может быть и сто франков, шарманку он получит безвозмездно — о чем же ему горевать?

«Только любимые, — думал он, — обогащают жизнь, без них она бедна и призрачна».

«Людям нужно кем-то восхищаться, на кого-то смотреть снизу вверх. Есть, конечно, и такие, которые предпочитают смотреть сверху вниз, — я, например, но об этом нельзя говорить вслух», — думал он.

Он подробно описывал, как они забивали по двести свиней в день. Так вот, стояло большое колесо, и свиньи висели головой вниз; удар ножом по шее — и уже льется кровь.
Женщины вскрикнули.
— Но, сударыни, свиней, согласно предписанию, оглушали по всем правилам науки и техники.
Кровь, само собой разумеется, аккуратно сливалась, и вот уже звонит звонок, свинья исчезает в люке и поступает в цех, где ее обваривают кипятком. А сверху уже ползет другая свинья, визжит и бьется на крюке, удар ножом по горл…
… показать весь текст …

— Знаешь, что такое счастье?
— В общих чертах…
— Это когда… И клетка не золотая, и окно открыто, и дверца клетки — нараспашку… А лететь никуда и не хочешь.
— Или не можешь? Или некуда лететь? Или крылья так срослись с телом, что уже летать и не умеешь? Или…
— Дурак, — был ее вердикт.
— Я просто уточнил… — процедил я.

— Что женщины ищут на сайтах?
— Что-то близкое для себя…
— А что тогда ищут мужчины?
— Близких для себя женщин.

— По правде говоря, — начал он, — с тех пор как мир стоит, в нем существуют только господа и слуги, господа и слуги — больше ничего. Если вам внушат другое, вас просто обманывают. Господа и слуги, или, точнее, господа и рабы. Я в этом уверен.
Он считал, что люди с течением времени стали учтивее, вот и вся разница. Прежде господ называли властителями, а слуг — рабами, теперь господ величают «шефами» или «директорами», а слуг — служащими или сотрудниками, чтобы польстить им. И даже коллегами. Во времена французской революции их из вежливости называли «гражданами». А по существу все это одно и то же. С тех пор как стоит мир, рабами управляет небольшая кучка господ.

Женщины, бывшие прежде только рабынями, повидимому и теперь еще не целиком освободились от морали рабынь. «У каждой есть своя цена, — думал он, — даже в наши дни. Одну покупают за косынку, другую за три папиросы, третью за дворец или высокий титул. В наше время миром правит тот же закон: женщина продается, а мужчина покупает ее. Редко бывает, чтобы женщина отдавалась мужчине, не спрашивая о цене. Он по крайней мере не знал такой женщины».

— Великолепно, — сказал он. — Вы даете прекрасные ответы, которые, собственно, ответами не являются.

Одного движения его бровей достаточно, чтобы люди говорили или умолкали. Но в обществе ведь каждый считает, что он может говорить когда и сколько ему угодно, и так громко, как ему вздумается. Да, именно, так громко — это главное. Одну минутку…

«Совсем как в семидесятом, — думал он, — когда мы все боялись, что попадем в плен. Наш генерал сказал нам только: „Щенки!“ Да, больше ничего. Так и нынче. Достаточно лишь взглянуть на его лицо. Никакой тревоги. Ни малейшей… кхе, кхе…»

Впереди плоских железных касок шагает молодой американский офицер. Он немец, фамилия его Мартин. Ему было сказано, что немецкие солдаты отрубают детям руки. Он читал об этом в газетах, он даже собственными глазами снимки видел. И вот он пришел, чтобы стереть с лица земли этих извергов рода человеческого.

Холуев учат не иметь своего мнения.

Всегда хотелось быть героем.
— Вот наш герой! Он прорвал блокаду в осажденные то ли в Киев, то ли в Донецк… и привёз нашим женщинам кружева на платья, а нашим бойцам — праздничные аксельбанты.

«Красивые мужчины склонны к легкомыслию, — пронеслось в его мозгу, — а он слишком красив и обходителен, чтобы быть серьезным и искренним».

Французы отсекали головы дворянам, потому что те никак не хотели понять, что третье сословие тоже имеет свои права. Они этого просто не постигали.

Слова еще не создали ни одного произведения искусства, но разрушили уже многие.