и не получается ни хлёстко, ни равнодушно об одном человеке, за которого даже душу, и которому всё прощала, шептала «лучший», не заметив холода за спиной. а потом завертелось, друзья, подруги, и недели помчались быстрее вьюги. стали реже видеться, а в итоге я вдруг вспомнила как это — быть одной. потолок показался безумно серым, отраженье — больным и уставшим за день, стала часто плакать — сдавали нервы, выжимать сто сорок на автостраде. (в общем ты там снова с обычной стервой, а я кофе ложками /чего ради?!/).
удивительно, как без тепла хреново (хотя, честно, я с детства была мерзлячкой). это даже совсем не обычный холод, когда вечером пачка летит за пачкой. если уж разбираться, то до основы, пару ласковых можно вписать впридачу.

ты катись по убогим рукам, но новым.
может, ты для них всё-таки что-то значишь.

Ты кого-то полюбишь снова,
Но уже не сойдешь с ума.
Будет снег, Новый год, зима…
Заразившись от нежного
слова, ты кого-то полюбишь
снова… Но уже не сойдешь с ума.

Боль болью и былью быль.
Между нами сотни проклятых миль.
Вся моя любовь уместилась вмиг
В «мы».

Это когда день без тебя приравнивается к годам
В одиночной камере /может быть даже газовой/.
Где ты, Счастье моё, по каким искать адресам?
По каким узнавать глазам?
Они же всё время
разные.

Где ты, мой одинокий волк? Чья луна теперь
Вдохновляет тебя на ложь и предательства?
… показать весь текст …

Когда до крупиц сгорали мои дома и ветер разнёс золу по столицам мира, когда пустота вступила в свои права от кончиков пальцев до самой непрочной жилы, когда все улыбки мои превратились в вой и голос вдруг отказался повиноваться, я падала на колени перед тобой, устав от противоречий, устав бояться, ни слова не вымолвив… я ждала, и всё это ожидание было бездной, куда исчезали маршруты и поезда, холодные утра, чёртова бесполезность, дороги и как их следствие — тупики, молчание, становящееся привычкой, когда я впивалась ногтями в сжатые кулаки, сквозь зубы выплёвывая, что у меня всё отлично, когда я ломилась сквозь прутья, как дикий зверь, когда разгоралась с амбициями вулкана.

ты просто смотрел как я разрываю раны,
а после так тихо закрыл за собою дверь.

Я хочу, чтобы вы меня не узнали. В этом строгом платье, на каблуках.
В октябре начнут собираться стаи. И запахнет горечью в небесах.
А пока смотри на мои ладони. И читай по ним. И рисуй на них.
Изо всех истерик и всех агоний у тебя самый резкий удар под дых.
Я хочу тебя встретить. Совсем случайно.
И от страха снова забыть слова.
Длинным шлейфом потянутся в небо стаи.
Брызнет вниз акварельная синева.
И найдутся ответы на все вопросы, даже те, о которых ты сам не знал.
У тебя предательски нежный голос.
Я должна смириться,
Что он мне лгал.

Мне не нужно читать чужое. На любви, как и на войне, слово каждое — пулевое. Между рёбрами. Где больней. Где уже не достать — не выдрать. Где исчерпаны все слова. И усталость, как Божья милость, дарит краткие ноты сна.
Вот мой мир — зарифмован насмерть. Слишком туго и горячо. Аве, милый. И будь же счастлив. Не жалей больше ни о чём.
Пропадаю без вести — молча. Пуля — дура, а смерть — тоска.
Вот мой мир — ты туда не хочешь.
И не ходишь меня искать.

В такие ночи сходят с ума или пишут бывшим,
Кричат в подушку так, что никто не слышит.
Именно в эти минуты-часы Всевышний
Находит чуть поважней дела…

В такие ночи ломают судьбы и антресоли
И, онемев от внезапно разросшейся в сердце боли,
Плачут так долго, что в воздухе пахнет солью.

И мир вращается как юла.

Коль на ты с февралём, так проси до сердца, по дорогам ходи, что снегами взяты, у тебя глаза — хочется раздеться до души поношенной и измятой.
Сесть на старый диван, закурить, чтоб дымом запаяло воздух, чтоб встало в горле нерождённым словом родное имя — повторять как мантру:
«ты не со мною».
За окном в агонии бьётся город, все дороги не в Рим — к твоему подъезду. Знаешь, проза бывает уже не новой, а стихи всегда словно сотня лезвий.
Я люблю твой запах. И я скучаю. Каждый вечер вспорот и память душит. У тебя глаза — спелое отчаянье.
Проходи обутый.
Можно прямо в душу.

И кричать, не разжимая губ, и ладонь твою сжимать до боли. Наша жизнь (который адов круг.) происходит не по нашей воле. Где же он, потерянный в веках, наш незримый гид-путеводитель? Я под веки загоняю страх, чтоб кричать ночами: «Помогите!» и захлёбываться в трёх простых словах…
И молчать, не открывая глаз, проникая глубже внутривенных. Я с тобою счастлива сейчас, слишком просто и обыкновенно, чтобы перестать бояться стать незначительною или маловажной… Рядом быть — не значит приручать, я об это спотыкалась дважды.
Я тону в холодном ноябре, слишком томном, слишком близком сердцу. И росой прикована к земле маленькая весточка из детства. Ты же крепко держишь — не упасть, и тепло с тобой, и непривычно, ты меня читаешь постранично, а я так и не разобралась.
Люди называют это участь, а действительно — это та часть
меня,
которой ты небезразличен.

Я допиваю остывший чай.
Он потерял свой вкус как и наше с тобой
Прошлое.
Я не забуду тебя, знай
Я не забуду тебя, мой хороший
Наш город тесен, вполне возможно
Ещё шепну тебе: «вспоминай»

Приглашаю тебя на осень, как на черный и грустный танец, как на чай, когда время восемь, когда поздно что-либо править, когда дождь атакует стекла, когда небо висит вуалью… Приглашаю тебя на осень. Не целую. Не обнимаю.
Когда выключат свет, и ветер, в водосточной трубе играя, будет петь о зиме и смерти, ты скажи, что так не бывает. Ты скажи, что любовь сильнее всех простуд и холодных пальцев… и мы сядем у батареи, не способные вслух признаться, что у каждого боль сквозь ребра, что от счастья остались крохи. Дай зажить. Помолчи. Не трогай. Посидим, поглотаем вдохи.
И уткнувшись в плечо твоё, взвою, и словами закутаю раны. Мне приснится солёное море и цветущие в небе каштаны. Ты погладишь тихонько волосы, и мне станет чуть-чуть теплее.
Приглашаю тебя на осень.
Не целую. Не жду. Не верю.

Мне в этом мире одной без тебя
пусто.
Заперты в клетку, прервали полёт
чувства.
А на прощанье Что будет потом,
слушай.
Зеркало брызнет осколками льда
в душу.
Знаешь, кипят, не выходят из глаз
слёзы,
Плакать нельзя… Хоть и сильною быть —
поза!
Больше не радует солнцем, теплом
лето.
… показать весь текст …

А теперь послушай. Я тебе говорю.
У нее будет комната — та, что окном на юг.
Будет письменный стол, в бокале холодный брют.
Будет пара любимых брюк.

Будет платье в шкафу — брюссельские кружева,
в этом платье по телу пальцами вышивать…
В этом платье она чужая, она жена.
А без платья она жива.

У нее будут дети и кошки, стихи и сон,
у нее будет море с утра и на коже соль,
каждый шаг ее будет спокоен и так весом,
словно стоит еще двухсот.
… показать весь текст …

Попытка речи.
Мне не надо спать с тобой, чтобы сниться, мне не надо греть тебя, чтоб растаять, мы уже не сможем освободиться — ждем, а вдруг когда-нибудь перестанет, вдруг отпустит, сделает, как обычно, как нормальные люди, которых больше, мы с тобой встречаемся — и привычно обреченно копаемся в нашем прошлом, мы глаза опускаем, когда, краснея, вспоминаем то лето — ни в чем не каясь… Только мы по-прежнему не умеем жить вот так, случайно, пересекаясь, мы не верим сами себе, из книжек узнавая правила взрослых сказок… Обними, держи меня — крепче, ближе, понимай, принимай меня - всю и сразу, выпивай до дна, разрывай на части — руки сомкнуты, круг в темноте очерчен…
То, что ночью было попыткой счастья, утром станет просто попыткой речи.

Почему за окном аномальный плюс, а внутри абсолютный ноль?
Что меняет точка отсчета, да и есть ли она вообще?
Мне сегодня приснилось, что я не сплю, а снимаю с тобой кино
о чем-то безумно нашем, о чем-то, что больше любых вещей.
Солнце выставил Бог, если верить цифрам, где-то в восьмом часу.
Камера двигалась тихо-тихо, чтобы не разбудить.
Я играла спящую кошку, которой ты приказал уснуть.
Кошка кажется спящей, на самом деле она за тобой следит.
В полдень внесли голубое небо, включили холодный свет,
режиссер смотрел свысока и думал, что завтра, при монтаже,
он разделит на быль и небыль этот фильм и заставит всех
выбирать себе роли людей и кошек (читай: палачей и жертв).
Съемка закончилась ровно в полночь с боем Его часов.
Исчезли резкость и перспектива, включили ночной режим.
… показать весь текст …

Рассказать тебе о моей катастрофе, девочка? Показать полигон, что ядерным взрывом выжжен?.. Сквозь огонь или медные трубы?.. Но это мелочи. А из крупных купюр остается простое: выжить. И ведь не было боя, снаряды дождем не падали, не атака пришельцев, не новая мировая… Это мы отравляли наш воздух, дышали ядами, друг от друга себя потихонечку отрывая, лоскутками обвисшей кожи сходили, клочьями, даже тело июня пахло сожженным августом…

Брось монетку — еще вернешься, когда захочется…

Можно я помолчу о том, что внутри?

Пожалуйста.

И не было от тебя звонков,

и мы не виделись — дни и годы,

и мы привыкли, что так — легко,

и взяли это — в привычку, в моду,

себе в уме, намотав на ус,

назло, на вечную, в общем, память,

и кто сломается первым — трус,
… показать весь текст …

Это, верно, черт начинает счет,
Перекрестьем гор разделяя нас.
Мы с тобой действительно ни при чем.
Двое суток врозь — такова цена.
Двое суток без. Понимаешь, бес?
Не сойти с ума, не найти покой.
Потому что там, за горами, лес.
Этот лес действительно далеко.
А за лесом даль, синева листа,
Корабли идут, не боятся волн.
Там и ночь светла, только ты устал,
И тебя не радует ничего.
Столько звезд вокруг — даже ветер стих,
Словно мир вот-вот остановит бег…
… показать весь текст …

Я не выдержу долго на голом энтузиазме, неприкрытых чувствах и обнаженных нервах.
Я говорю тебе" здравствуй", но в этом ««здравствуй» слышится неуверенное «наверно».
Неверно, но будем вместе, Наверно, долго. Мы будем едины, но что в этом кроме факта,
Который упрям и громок, но в каждом слоге нам то и дело слышится fuck и фатум.
Я не выдержу жизни в жалости и надежде, не дождусь от тебя покоя и постоянства.
Мы будем вместе как прежде, но в этом прежде нам ничего не ясно, совсем не ясно.
Я устала быть вещью, твоей обнаженной вещью. Приезжай ко мне с цветами и алкоголем,
Когда станешь свободным от нищеты и женщин, от беспощадной истерики и агоний.
Мы с тобой просидим до утра, разбирая части то ли общего прошлого, то ли ночей случайных.
Есть слова и минуты, в которых хранилось счастье.
Отличай их от прочего мусора.
Отличай их.