Как удивительно: все сделалось само —
И зацвело само, и облетело,
И рассвело, позолотив трюмо
Зеркальное, и, просияв, стемнело.

Вот от поры цветущей — ни следа,
Но небо в куст растрепанный влюбилось
И, посылая чудный свет сюда,
Ни разу не запнулось и не сбилось.

Что кроме странствия, что кроме
Скитания? В уютном доме
Живем, во времени, в стране,
Но годы мчатся и оне
(Люблю архаику) уносят
Тебя, меня, а там и бросят,
Оставят неизвестно где
В покое вечном, как в беде…
Но может статься, может статься,
Нам предстоит и ТАМ скитаться,
И ТАМ покоя не дано, —
Но лишь скитание одно

Не плачь! Ведь это понарошку.
Нам крутят старую киношку,
И в этом глупеньком кино
Живет какая-то Нино,
И кто-то любит эту крошку.
Решив убить себя всерьез,
Герой, едва из-под колес,
Вновь обретает голос сладкий…
Но ты дрожишь, как в лихорадке,
И задыхаешься от слез.

Одно смеётся над другим:
И над мгновеньем дорогим,
Далёким, точно дно колодца,
Мгновенье новое смеётся.
Смеётся небо над землёй,
Закат смеётся над зарёй,
Заря над тлением хохочет
И воскресение пророчит;
Над чистотой смеётся грех,
Над невезением успех,
Смеётся факт, не веря бредням…
Кто будет хохотать последним?

Я себя едва ли знаю,
А другого тщусь понять.
Из-под спуда вынимаю
Старый томик с буквой «ять».

Давний мир. Но снова едок
Очага былого дым.
Чем ты был, мой дальний предок,
И терзаем и томим?

Как ты прожил, предок бренный,
Свой земной недолгий срок?
Преподай мне откровенный
Всех превратностей урок.
… показать весь текст …

А чем здесь платят за постой,
За небосвода цвет густой,
За этот свет, за этот воздух
И за ночное небо в звездах?
Все даром, говорят в ответ,
Здесь даром все: и тьма, и свет.
А впрочем, говорят устало,
Что ни отдай, все будет мало.

На Николиной Горе да на Николкиной,
Все покрыто прошлогодними иголками,
И укрытые иголочками хвойными
Стали тихими дорожки и спокойными.
Ах, Николина Гора, мое убежище,
Коли нету здесь укрытия, то где ж еще?
Хоть и хлипок мой домишко — дыры, щелочки, —
Но зато на крыше шишки да иголочки,
А под окнами — дорожка муравьиная,
А поодаль льется песня соловьиная,
А подальше, за дорогой на Звенигород
День сверкающий горит, никак не выгорит.

Это лето осыпет меня лепестками,
Нежным пухом коснется, дождем оросит,
Веткой яблони над головой повисит.
Погляди — можно счастье потрогать руками.
Да оно и само нас потрогать спешит:
Ветром ласковым волосы нам ворошит.

Старинный том, и стул хромой,
И оттоманка с бахромой.
На снимке дед в летах цветущих —
Ты поколений предыдущих
Всегда наследник по прямой.
Не узурпатор и не тать —
Ты должен собственником стать
Чудного пестрого наследства,
Письма заветного и средства,
Как все наследство промотать,
Спустить и вылететь в трубу,
Покуда предок спит в гробу,
Чтобы потом в случайном доме
Найти письмо в чужом альбоме
… показать весь текст …

Нашел себя? Ну, слава Богу.
Бери находку — и в дорогу.
Бери находку — и вперёд,
Туда, где оторопь берёт,
Где-то в упадке, то на взводе
Живут — и силы на исходе,
И хочется, как букву «ЯТЬ»,
Себя навеки потерять.

Погоди, я с тобой, я с тобой.
Даже если ведут на убой,
Даже если там морок и плаха.
Я не ведаю большего страха,
Чем вдруг выпустить руку твою
И остаться навеки в раю.

Заполним форму: год рожденья —
То бишь начало наважденья,
Начало бреда или сна …
Задача, кажется, ясна.
А в той графе, что ниже даты,
Дадим свои координаты;
Левее — пол; каких кровей
Укажем ниже и правей,
И роспись. Что, теперь яснее
И жизнь и как справляться с нею?

А счастье — понятье весьма растяжимое,
А, значит, вполне и вполне достижимое.
Устав мёдом-пивом стекать по усам,
Оно может к нам приходить по часам
И прыгать по комнате солнечным зайчиком
Иль сонным младенцем свернуться калачиком,
Иль ковриком старым, что мира старей,
Дежурство нести у родимых дверей.

Такие творятся на свете дела,
Что я бы сбежала в чем мать родила.
Но как убегу, если кроме Содома
Нигде ни имею ни близких, ни дома.
В Содоме живу и не прячу лица.
А нынче приветила я беглеца.
«Откуда ты родом, скажи Бога ради?»,
Но сомкнуты губы и ужас во взгляде.

Казалось мне, я песнь пою
Про счастье и про боль свою,
Про маету и душ и тел, —
А это дождик шелестел.
Казалось, песнь моя нова, —
А это пели дерева.
Казалось, в песне всхлип и стон, —
А это был лишь лепет крон…
Гремели дальние грома,
И только я была нема.

Давайте ловить кирпичи,
Что в головы близких летят.
Отменим скитанье в ночи,
Которого так не хотят

Любимые наши, тот мрак,
Где будут потеряны нить
И память. Придумаем как
Любимым бессмертье привить

Можно всё. Только поздно ложиться нельзя.
Можно Деда Мороза увидеть живого,
Прочитать по складам непонятное слово,
Очарованным взглядом по слову скользя.

Можно куклу тряпичную разговорить,
Посадить её рядом с собою обедать,
Можно страшную тайну подружке поведать,
Золочёную пуговку ей подарить.

Можно дом смастерить и создать в нём уют.
Можно всё, пока десять часы не пробьют.
Как пробьют, лягу спать. И мне выпадет случай
В мир волшебный попасть, что дневного покруче.

Пиши поверх чужих письмён,
Чужих имён, чужого пыла,
Пиши поверх всего, что было,
За время смены всех времён.
Поверх чужих черновиков,
Беловиков, чужого текста —
Иного не осталось места
По истечении веков.
За годом год, за слоем слой…
Поверхность новую тревожа,
Пиши, сумняшеся ничтоже,
Свой дерзкий стих, бессмертный свой.

Он взял свою жизнь и куда-то унёс,
На брошенный дом оглянувшись сквозь слёз,
Сквозь слёзы на дали взирая…
Увы, не видать ему рая.
Ведь рай, что мерцает в дали голубой,
Совсем не для тех, кто кончает с собой,
Земного не выдержав ада
И выпив смертельного яда.
Теперь впереди ни границ и ни дат,
А только один нескончаемый ад,
Немыслимый и беспредельный,
И хуже того — несмертельный.

Живи, покуда поглощён самим явленьем.
Среди подробностей взращён, живи мгновеньем.
Оно лишь только и дано. Всё остальное —
Воображение одно, причём больное.

Живи мгновеньем, что летит и улетает.
Спонтанных записей петит душа читает.
А что там дальше — благодать иль двери ада —
Ей не дано предугадать, да и не надо.