Устоями человеческого общества являются корыстолюбие, страх и продажность. Человек зол, но он любит добро… когда его творят другие.

Доллар поднимается каждый день, но каждую ночь курс твоей жизни на один день падает.

— Скажите, вы ещё верите во что-нибудь?
— О, да! Я верю в священный эгоизм! В безжалостность! В ложь! В косность человеческого сердца!

Мы с ним совершенно разные люди, и у нас только потому сохранились хорошие отношения, что вообще никаких отношений не было.

Самое прекрасное в женщине — позвоночник, когда он гнётся, как гибкий индейский лук, когда его позвонки так мягко, так изящно проступают под натянутой кожей… когда он резко напружинивается от стройной шеи вниз и вдоль него возникают и углубляются узкие ямочки, а в них играют лёгкие тени, и свет омывает спину…

Когда человек умирает, то становится необычно важен, а пока он жив, всем безразличен.

Все происходящее ныне отнюдь не ново. Все это уже случалось много раз. Ложь, вероломство, убийства, Варфоломеевские ночи, коррупция, порожденная жаждой власти, нескончаемые войны… История человечества писана слезами и кровью, и среди тысяч обагренных кровью памятников сильными мира сего лишь изредка встречался один, осиянный серебристым светом. Демагоги, обманщики, братоубийцы и отцеубийцы, упоенные властью себялюбцы, фанатики и пророки, мечом насаждавшие любовь к ближнему; во все времена одно и то же, во все времена терпеливые народы наталкивались друг на друга и бессмысленно творили убийство… во имя императора, во имя веры, во имя коронованных безумцев… Этому не было конца.

Ночь многое усложняет…

… кто ничего не ждёт, никогда не будет разочарован. Вот хорошее правило жизни. Тогда всё, что придёт потом, покажется вам приятной неожиданностью.

Женщины не обязаны говорить правду. Это было бы слишком скучно. Хотя они и не лгут, просто они большие мастерицы приукрашивать.

А почему бы ей не смеяться? Смеяться ведь лучше, чем плакать. Особенно, если и то и другое бесполезно.

Время жить и время умирать

Передовые газет были ужасны — лживые, кровожадные, заносчивые. Весь мир за пределами Германии изображался дегенеративным, глупым, коварным. Выходило, что миру ничего другого не остается, как быть завоеванным Германией. Обе газеты, что я купил, были когда-то уважаемыми изданиями с хорошей репутацией. Теперь изменилось не только содержание. Изменился и стиль. Он стал совершенно невозможным.
Я принялся наблюдать за человеком, сидящим рядом со мной. Он ел, пил и с удовольствием поглощал содержание г…
… показать весь текст …

Наступает утро. Я иду к себе в класс. Там, чинно сложив руки, уже сидят малыши. В их больших глазах еще живет робкое удивление детства. Они глядят на меня так доверчиво, с такой верой, что меня словно ударяет что-то в сердце…
Вот стою я перед вами, один из сотен тысяч банкротов, чью веру и силы разрушила война… Вот стою я перед вами и чувствую, насколько больше в вас жизни, насколько больше нитей связывает вас с нею… Вот стою я перед вами, ваш учитель и наставник. Чему же мне учить вас? Рассказа…
… показать весь текст …

От обиды можно защититься, а от сочувствия-нет.

Сегодня утром я был просто парализован страстной тоской по тебе.

Высказаться — значит облегчить душу.

Фейерверк погас, зачем рыться в золе?

Годы захлопываются …, как двери отдельных номеров… И единственное, что остается, — это крупица мужества.
Сожалений не остается.

«Ты только никого не подпускай к себе близко, — говаривал Кестер, — а подпустишь — захочешь удержать. А удержать ничего нельзя…»

— Видите! — с горечью восклицает Генрих, обращаясь к Ризенфельду. — Поэтому мы и войну проиграли! Во всём виновата наша расхлябанная интеллигенция и евреи.
— И велосипедисты, — добавляет Ризенфельд.
— При чём тут велосипедисты? — в свою очередь удивляется Генрих.
— А при чём тут евреи?