— Видите! — с горечью восклицает Генрих, обращаясь к Ризенфельду. — Поэтому мы и войну проиграли! Во всём виновата наша расхлябанная интеллигенция и евреи.
— И велосипедисты, — добавляет Ризенфельд.
— При чём тут велосипедисты? — в свою очередь удивляется Генрих.
— А при чём тут евреи?

Ничего не повторяется. Повторяемся мы.

Где мое лицо? То, которое было еще до всех зеркал? Еще до того, как они стали меня обкрадывать?

Человеческая жизнь тянется слишком долго для одной любви.
Просто слишком долго. Любовь чудесна.
Но кому-то из двух всегда становится скучно.
А другой остается ни с чем. Застынет и чего-то ждет… Ждет, как безумный…

Память самый подлый предатель на свете.

Мы живем в век консервов, нам больше не нужно думать. Все за нас заранее продумано, разжёвано и даже пережито. Консервы. Остается только открывать банки. Доставка в дом три раза в день. Ничего не надо сеять, выращивать, кипятить на огне раздумий, сомнений и тоски. Консервы.

Любовь — она и есть любовь! Её надо чувствовать, а не тратить попусту затасканные слова.

Самое правильное при расставании — уйти

— О господи, какие это девочки! Они все сплошь «образованные»: либо уже пооканчивали университеты, либо еще учатся. Внешние признаки последних: стоптанные каблуки, пенсне в черной оправе, обтрепанные подолы. Или же: зализанные волосы, мужская рубашка со стоячим воротничком и длинными рукавами. Хуже всех студентки музыкальных училищ. Особая категория — дочки художников. Платья с большим декольте при наличии гусиной шеи и угловатых плеч, а также отсутствии бюста. Не придают внешности никакого знач…
… показать весь текст …

Незначительная фраза, написанная безо всякого умысла, покажется вдруг молнией, разрушающей жизнь. А другая становится источником радости на целые недели, хотя и она проскользнула случайно, без определенного намерения.

— Слова, сказанные в темноте, разве они могут быть правдой? Для настоящих слов нужен яркий свет.
— Откуда ты все это знаешь?
— Оттого что люблю тебя.

Люди становятся сентиментальными скорее от огорчений, нежели от любви.

Я часто теперь тоскую по нежности, по робко сказанному слову, по волнующему большому чувству; мне хочется вырваться из ужасающего однообразия последних лет.

В полночь вселенная пахнет звёздами.

Героизм начинается там, где рассудок пасует: когда жизнь ставишь ни во что. Героизм строится на безрассудстве, опьянении, риске — запомните это.

До чего же чудесно лежать в чьих-то объятиях… но затем эта поза становится неудобной.

У всех глубоких вещей двойственный облик, только посредственность всегда одинакова.

Быть последним огоньком в ночи — это прекрасно… Есть ли на свете что-нибудь сентиментальнее свечи?..

Мне бы еще хотелось быть глупым, лучезарно глупым. В наше время это величайший дар.

Воспоминание — это всегда ещё и сожаление о хорошем, что отняло у нас время,
и о плохом, что не удалось исправить.