Время вышло и дверь захлопнулась. Видишь — осень здесь.
Посиди.Притворимся: кто верным, а кто слепым.
Мы уже давно не в том благородном возрасте,
Где не ищут виновных, а значит и нет вины.
Посидим. Притворимся. Не в первый и не в последний нам
Дружелюбными, добрыми, память — чумы мертвей.
Улыбаться друг другу, курить нарочито — медленно.
Всё в порядке, мол, детка. Всё похеру. Всё окей.
Всё давно перечерчено, в прошлое перековано
Видишь — выжила. Видишь — выжил. Пружиной сжат.
«Новый дом» — говорю — «на четыре просторных комнаты»
И молчу: (до которого некому провожать.)
Отвечаешь глотком из бокала. Холодной паузой
(Заряжаешь обойму мысленно. Взгляд — картечь):
… показать весь текст …

Не успела охнуть — пора потирать ушибы, залечила раны — добавилось сто других.
Я сплошной карман для самых больших ошибок, бесштурвальный крейсер, неистребимый псих.
То башкой в канаву, то грудью на амбразуру, мазохист со стажем, пришелец куда не ждут
или ждут туда, куда не хватает дуры, чтоб жалеть кого — то, чужой наводить уют,
вычищать очаг, слегка от восторгов ахать, чтобы дура — дурой с талантом большим-большим
понимать, когда пора отправляться нахер, если чист очаг и беды разрешены.

…А они сидят там в своих городах и весях — молодая взрослость, вихрастые сорванцы,
хмурят брови: -ну же, друже, ступай повесся / по пути купи нам выпить и колбасы/,
до утра гутарят, бахвалятся и лукавят, сочиняют байки, щурят смешливый глаз,
бронебойный танк, безумнейшая из армий, бунтари в кроссовках, пьяный слегка спецназ.
И бежишь к ним, ноешь, каешься в дури, бесишься, раздражаешь мордой цитрусовых кислей.
Потому что лечит только дружбоубежище и большое пиво с порцией пи****лей.

Мне хотелось бы очень чутко тебя хранить от бродячих псов, перекрестков темных, осколков острых, от поездок опасных и от возвращений поздних, от холодной стужи, упавшей за воротник и тянуть тебя прочь от знакомых и чужаков, от незваных гостей, войны, суеты, холеры, от заботы из вне- непрошеной и безмерной, от сумы и тюрьмы, от хищников за углом,
я могла бы сесть рядом, но не прекращать скучать, продолжая выдумывать сотни стихий и бедствий, чтобы быть разноцветным зонтиком у плеча, бормотанием ко…
… показать весь текст …

Речитативом ли, чечевицей - буков нечетный счет - как припечёт он, приснится — так вытечет, потечёт честности тяжкая, четкая, грешная череда: Господи, дай мне ада огня, чугуна в слова, чтоб не сказать, а выпалить всё до дна, до уголька краюшки — чтобы высоковольтно, высоконужно - Господи, вышли дрожь ему, обезоружь его, что бы ему я под сердце нужнее нужного, или пошли удушья мне…
Господи бьет в ладоши, кладет на уши их — мол, — выболит, не беда.
И обвисаю тенётой на городах, как на чужих горбах, — мечешься, жмешься, чернеешь так чижиком в проводах, хуже чумы становишься, даже нутро в цвет траура оторочено — нет его ни дневного, ни полуночного… Только о рёбра точками. Только точками.
Боже, хотя бы сдохнуть уполномочь меня.

Я боюсь всего и, наверное, больше всех: пустоты на кровати рядом,
второй подушки непримятой, холодной, как первый внезапный снег,
недоступности абонента,
себя ненужной.
Я боюсь, что затихнет в комнатах детский смех и остынет ужин…

… что однажды захочется выйти под ночь, под дождь, в тишину — как в кино,
сделать шаг нарочито-вязким, потерять прежний адрес, забросить ключи на связке
и уже никогда, никогда не хотеть домой.

Я боюсь чужаков с именами родных, друзей с голосами чужими, маминых слёз — до дрожи,
что однажды мой рейс в её город возьмут, отложат, как ненужные планы, и я не успею к ней
и вообще ничего не успею, что утону в посторонних, в заботах и злобе к себе, как в пьянстве.
Я боюсь, что однажды имя моё найдут, но никто, никогда не вспомнит, что я была здесь.

Всё изменилось, Sweety, my little Кай, тело мельчает для сущности в подреберье,
мы научились друг друга не понимать, не понимать, но чувствовать.
Мы звереем.
К нам приросла повадка читать следы собственных пальцев на спинах так зло и чётко,

что слишком мало нам этой земной войны, нам не хватает звания обреченных,
нам не хватает воздуха вне границ собственных тел и имён не хватает боли —
всё изменилось, my darling, my little Принц, мы одичали, мы стали друг другу волей,
наши с тобой инстинкты — искать приют между когтями, бёдрами и словами.
Время признаться, детка, что «I love you» слишком не то, что мы истинно означаем.

Век расстояния. Хватит. Пора домой. Просто закрыться в вечность -сломать ключи-
просто растаять, слушать, как за стеной, перерождаясь, прошлое замолчит.
Больше не ставить время на тормоза, не оглянувшись, не обернувшись, не…
Вытравить память- губы -твои глаза -общий с тобой рассвет на седом окне-
Родинку под ладонями, этот бред шепота на страницах полночных книг,
Выжечь из кожи ласку, изрезать плед, реинкарнировать в мрамор (фарфор гранит)
Измолотить до каши суставы дней, давящую виски карусель часов,
Просто исчезнуть — больше — не быть твоей — храмом на фоне клонов простых домов,
Богом твоим карающим за грехи, идолом цвета крови, дорогой в ад —
Хватит, я исчезаю - прошу, беги, в бывшее до меня — на прыжок назад.
Я не хочу быть смыслом — глотком воды — смертью — чистилищем — пристанью у планет
Плакать, стучаться пульсом твоей беды.
Я не хочу любить, не желаю,… не …

Они приходят каждую ночь и говорят все:
-«Хватит тебе, родная, сопротивляться-
каждое имя наше в тебе клеймом, но плечи задрапировываешь по горло,
держишься ровно, даже вдыхаешь ровно,
будто в тебе не кладбища, но паромы,
которые отправляются к теплой Ницце,
а не к альбомным рифам из наших лиц/ не к адресам нашим, которые обходить бы кругом ли, курсом под штилем на сонный Питер.
будет тебе, родная» — мне говорят они —
-«Быть тебе шхуной, снарядом в штурвале раненой.
Мы в тебе — илом, мы твоё про…
… показать весь текст …

Циферблатный круг — приграничный край.
По секундам шаг твой цежу и слог.
Выдыхаю «раз» — говоришь «прощай»
и в прихожей дверь закрывает рот.
Остаюсь стоять с тишиной в руках,
под зажатой скулой гонять ножи
часовым, поставленным видеть как
по твоим следам утекает жизнь.