Я не всегда знаю, как по-честному, но мне кажется, что это когда никто не плачет.

Я не знаю, не знаю… наверное, я сто раз дура,
Наверное, так и надо — отсель досель…
Память, как опухшие гланды, как температура,
Берёт за горло и вдавливает в постель,

По волосам гладит, взъерошивает лихо чёлку,
Присаживается рядышком на диван.
И я ведь знаю, что сейчас будет больно, а толку?
Каждый раз попадаю в тот же капкан.

Перебираю в пальцах годы, как ржавые цепи,
А внутри стучится — бежать! бежать!
Память, как крематорий, где всё лишь зола и пепел.
Но ты смотришь оттуда — и я не могу дышать.

Время снова густеет, словно ранее собранный мёд. Теперь перезревшее лето будет настаиваться в тайных кладовых до следующего сезона. Зимой можно будет принимать его по чайной ложке воспоминаний, как лекарство, как профилактику от холода и одиночества.
Город ещё тёплый и воздух его прозрачен. Но осень уже проступает в прожилках листьев, в случайных порывах ветра.
Небесный маятник снова качнулся в сторону внутреннего севера, и скоро наступит время тёплых шарфов и мягких пледов, горячего чая и ранних сумерек.
А пока сентябрь. Янтарная сердцевина года, его каштановое сердце — тёплое и шершавое на ощупь. Время новых смыслов и новой оптики, опыт отвыкания и отпускания.
В воздухе столько смерти, что жизнь прекрасна! Сейчас понимаешь это острее.
Такое время…

У Кащея Бессмертного три внебрачные дочки:
от Марьи Моревны,
от Елены Прекрасной,
от Василисы Премудрой.
Все они учатся в заморских странах,
красят волосы и ресницы, говорят не по-русски.
Старшая вся в мать (и коня на скаку, и в избу, и далее),
к средней сватается Джон-царевич
(видать, какой-то из ихних),
младшая хочет быть танцовщицей,
у неё змеиная гибкость и папины глаза.
Шлёт им письма с гонцами Кащей, умоляет:
«Дочери мои, приезжайте, обниму вас хоть по разочку.
Жизнь моя на конце иглы, игла в яйце,
… показать весь текст …

Когда Красавица и Чудовище
переживут уже все свои метаморфозы
(она немного постареет, он будет очеловечен
и вполне ещё ничего, дети выросли
и разъехались, друзья захаживают всё реже),
однажды утром,
когда в саду
выстреливают брызги автоматического полива
и алые цветы начинают раскрывать нежные бутоны,
Красавица вдруг пойдёт в сторону терновника,
куда ходить не надо, и незачем,
(и главное — не велено по брачному договору),
встанет на четвереньки
и поползёт
… показать весь текст …

Волшебство откровений в том, что они не делают нас счастливыми. Они нас просто делают. Они меняют какой-то молекулярный состав в наших оболочках, смещают наши внутренние диоптрии таким образом, что вопрос счастья больше не кажется первостепенным.
В детстве я не умела играть в куклы (равно, как и в дочки-матери). Я старательно наряжала кукол, делала им причёски, придумывала имена и характеры, потом строила кукольный дом, обустраивала его, украшала и улучшала. И вот, когда всё, наконец, было готов…
… показать весь текст …

Катя, как сложно сохранять внутренний баланс. Какие там тонкие настройки, как хрупко равновесие… Заглядываешь в себя, как боязливый хозяин на стук извне — через глазок, будто через дырочку от пули. Там ещё столько тёмных углов, Катя. Туда хочется заходить, вооружённым до зубов, но понимаешь, что даже это не даст ощущения безопасности.
Так ребёнку всё кажется страшным в тёмной комнате. Но не самой темноты он боится, а того что рождается у него в голове. Мы населяем свой мир сами, и он совершенно…
… показать весь текст …

Мы хотим, чтобы нас любили определённым образом. Чтобы по-особому смотрели в глаза, говорили определённые вещи, реагировали так, а не иначе. Иногда мы не совсем понимаем, что значит «так». А если и понимаем, то где-то очень глубоко, и словами не описать.
«Так» никогда не будет, моя девочка. Никогда. Даже если ты сто раз объяснишь и научишь.

Моя бабушка могла мыть посуду в кипятке. Она любила очень горячий суп и чай.
Когда она набирала ванную мне, маленькой, я говорила: «Вода очень горячая».
— С…
… показать весь текст …

Ещё один август, господи, спасибо, ещё один…

С высоты птичьего полёта, наверное, хорошо видно, как на рассвете город проступает из темноты, словно большой фотоснимок, вынутый из проявителя, обретает очертания и яркость, насыщенность и контраст. Сознание немедленно восстанавливает его вчерашние контуры и краски, картинка обретает плотность и осязаемость от одного только взгляда в окно. Мы слишком обусловлены, слишком не готовы к неожиданностям. Даже когда не ищем стабильности, мы ищем безопас…
… показать весь текст …

Зачем мне знать, что ты меня отдашь,
и ты, и ты, и все, кому поверю.
Потом, ломая в пальцах карандаш,
и холодея от шагов за дверью,
потом, покинув буквы и слова,
весь этот скарб, всю эту непотребность,
вдруг различить: апрельская трава —
какая нежность, трепетность и бледность.
Но ты иди, зажмурься и иди,
теперь никто тебя не любит злее,
никто так крепко не прижмёт к груди,
как только смерть одна обнять умеет.
Как только жизнь умеет отпустить.
Как только может ринуться навстречу
… показать весь текст …

Дни всё короче. Пространство всё прозрачней…
Кажется, любой предмет теперь можно пройти насквозь. Свет такой пронзительный и почти ирреальный, как на снимках Рариндры Пракарсы.
Кроны больших деревьев всё больше становится похожими на лоскутное одеяло. Чувствуешь, как и тебя осень латает — так же надёжно, легко и почти безболезненно.
Палитра меняется неспешно, осторожными мазками. Чуть больше резкости и контраста, чуть мягче и приглушённее тона.
Замечаешь, что даже сны становятся цвета сепии…
… показать весь текст …

Я уже как-то писала, что мы не просто хотим, чтобы нас любили. Мы хотим, чтобы нас любили определённым образом. Чтобы по-особому нас слушали, говорили определённые вещи, реагировали так, а не иначе. Иногда мы не совсем понимаем, что значит «так». А если и понимаем, то где-то очень глубоко, и словами не описать.
Хитрость в том, что «так» никогда не будет. Никогда. Даже если ты сто раз объяснишь и научишь. Никто не будет настолько тонок, чуток и изыскан в своём внимании к тебе, насколько тебе каже…
… показать весь текст …

Мне на самом-то деле плевать, что ты давно не звонишь.
Я тебя поселила в какой-то вымышленный Париж,
В какой-то шикарный номер с видом на Сен-Мишель —
С кабельным, с барной стойкой, с кофе в постель.

Всё, что я помню — дождь… как в шею дышала, дрожа,
Как говорил «до скорого», а я уже знала «сбежал».
Стояла, как дура, в юбке — по бёдрам текла вода…
И всё говорил «до скорого», а я слышала «навсегда».

Но мне-то теперь без разницы… В том месте моей души,
Где ты выходишь из спальни, из выбеленной тиши,
Где время стоит, как вкопанное, где воздух дрожит, звеня,
Никто тебя не отнимет уже, никто не возьмёт у меня.
… показать весь текст …

когда опомнишься от бега, твой дом становится ковчегом, а жизнь по-прежнему права и где-то глубоко под снегом, растёт упрямая трава…

Сегодня думала о том, что здешняя наша жизнь (вообще, жизнь) — это прежде всего опыт тела. Мы его кормим, наряжаем, жалеем, катаем в автомобилях, возим к морю или в лес, укладываем спать. Нас не всё в нём устраивает, мы сравниваем его с другими, приводим в товарный вид, лечим, калечим… Мы, в общем-то, не очень хорошо умеем его носить и не очень умело с ним управляемся. Конечно, интеллект, чувства, сознание — это всё тоже здешний опыт. Но телесное оказывается слишком значимо, и сквозь эту значимость не просто прорваться. Она не столько смыслообразующая, сколько остро эгоцентрична (со всеми вытекающими). Всё, что материально, мы готовы сделать атрибутами этого тела. Сколько ненужных вещей, бог мой…

Всё будет так, как должно. Пройдут дожди, уляжется ветер, улягутся листья. И в этой сезонной наготе не будет весенней трогательности, но лишь строгость и отстранённость.
Поверх всего упадёт первый снег. Так присыпают тёплый ещё пирог сахарной пудрой, а она темнеет, растворяется, тает… и нужно присыпать заново.

Затвердеет мякоть, затянутся прорехи. Поблекнут цвета, просочатся внутрь каждого предмета и заживут другой тайной жизнью. Никаких внешних избытков, теперь только вглубь, к самой сути, к…
… показать весь текст …

На полуфразе прерван разговор,
И все слова стекли на дно воронки.
Но всё саднят и ноют до сих пор
Засвеченные кадры киноплёнки.

О, сколько надо жизни, сколько сил,
Чтоб не забыться сном полнометражным,
Где кто кого сильнее разлюбил,
В конце концов, окажется не важно.

В конце концов, из каждой маеты
Не прорастает ни бутон, ни стебель.
И потому прорвись хотя бы ты,
Такой, каким ещё ни разу не был,
… показать весь текст …

Никто ничего о тебе не знает. Каждый человек сочиняет тебя по-своему. Любые вводные данные — суть наука о твоей собственной маскировке. Однажды понимаешь, что-то, что ты показываешь окружающим, совсем не обязательно чувствовать. С этой минуты ты — и глина, и гончар. И здесь очень важно не заиграться. Чтобы в тот момент, когда ты ищешь настоящего понимания, суметь не обмануть ни себя, ни другого.

Много размышляла по следам недавней статьи о словах, которые ранят. Мне время от времени пишут люди. Мы общаемся и поддерживает друг друга. А иногда пишут те, кто потерял близких. Пишут, не зная, как справится с болью потери, с этой страшной зияющей дырой, которую теперь нечем зарастить. И нужно найти слова… слова, которым нас не учили, которые мы не знаем, как сформулировать. И часто выбираем те, которые нам кажутся уместными, сообразными случаю (о, как часто мы заблуждаемся!). И после коротких…
… показать весь текст …

Как-то всё уладится, заживёт.
Я уже давно тебе не пишу.
Вот ещё один пролетает год,
Словно нераскрывшийся парашют.

Как-то всё уладится, не впервой.
Мы проснёмся прежними в январе,
Снег лежит непуганый, молодой,
Лепят бабу снежную во дворе.

Отчего же муторно, отчего
Засосёт под ложечкой поутру?
Человек — забавное существо:
«Все умрут, а я один не умру».
… показать весь текст …