Мы сжимаемся в точку.
Смотри — мы все меньше и меньше.
Мы сжимаемся до:
двух физических схем в темноте,
двух усмешек,
двух вех или вешек, уже отболевших.
Мы сжимаемся в
или между
бессмысленных стен,
между дней, коридоров, металлов, химических связей,
парадоксов ума и застиранных стареньких штор.
Мы стоим,
говорим,
повторяем друг друга бессвязно,
… показать весь текст …

Мы ссоримся. Мы соримся мусором слов, маленьких и монохромных, как шелуха подсолнечных семечек.
Я говорю:
— Дорогая моя, ты больна, я болен и болен весь этот мир, который можно было бы сыграть на скрипке, а не тащить мешком кирпичей, привязанным к шее.
Она уходит на кухню, разбивает все окна, возвращается черная, испачканная ночью. Сквозь ее лицо проступают черты то ли внутреннего крика, то ли внутренних слез — что-то сдерживаемое усилием, но настолько горькое, что выглядит для меня упреком…
… показать весь текст …

Наверное, меня поймут сейчас все те, кто каждый божий день просыпаются по нервозной истерии будильника в смертную рань и чувствуют — весна все-таки начинается. Все те, кто разлепив веки непосредственно руками, выбравшись на божий свет из спального мешка под глазами, понимают, что этот божий свет посинел небом, потеплел, начал оттаивать и уже определенно возбуждать. Господа, я поздравляю всех нас с началом брачной спячки! С этой грандиозной борьбой гормонов и перманентного недосыпа. Только мы, господа, умеем облапать соблазнительные округлости чужого тела, пустив слюни не от похоти, а задремав в процессе. Только мы умеем спать стоя, причем стоя всеми частями тела одновременно. Только наши комплименты спросонья приобретают уникальную творческую неповторимость, потому что не контролируются разумом, на полуслове переходя в прямую трансляцию из грез. Ура нам, господа, ура началу брачной спячки! И детка, я люблю тебя, даже не сомневайся! Я в целом люблю животных. Особенно мопсов. Хррр…

Это даже не природа, это давняя могила совести,
поросшая сорняками, потому что к ней никто не приходит:
сначала мы говорим о любви, потом мы ссоримся,
а на кухне из крана громко отходят воды,
и рождается что-то, похожее на цинизм и язву,
похожее на боязнь одиночества вне боязни
причинить кому-то боль, повесить кого-то на стену
еще одним минутным сексом, одним трофеем.
До секса я говорю ей: «лучше тебя нет»,
но потом кончаю,
хмуро закуриваю и уточняю:
«лучше, когда тебя нет».
И прощаю…
… показать весь текст …

Если задуматься, в минимализме твоего зрачка
Умещается вся внешняя архитектура:
В нем нагретые летние стены жар излучают
И маленькие жилые комнаты недоубраны.
В нем рогоз у реки качанием пугает стрекоз,
И огромные земли планет летят по орбитам.
Значит твой зрачок — это целостный микрокосм,
Это дверь в пространство познанного и забытого.
Это полубог в человеке
и его размах —
От простейших форм до самых сложных симфоний.
И его предел,
Когда ты закроешь глаза,
Став вдруг маленькой, слабой и удивленно-сонной.
… показать весь текст …

Я не придерживаюсь Великого Поста во имя яйца, сыра и мясного духа,
я сижу в комнате, которая пуста, и улыбаюсь от уха до уха.
До моего слуха доносятся люди, которые ничего не значат,
и веселое одиночество сидит на плече, повторяя «я люблю тебя, зайчик!»
И мне нравится чувствовать ветер, разбивающий окна,
и мне нравится видеть во взглядах «парень, ты чокнутый»,
и мне нравится делать громкость все выше и выше —
это музыку в сердце все равно никто не услышит.
Я завариваю морозник и пью за свое безумие,
я пишу стихи голым телом безо всякой цензуры —
и поэзия подо мной покрывается потом и стонами.
Я смеюсь в пустой комнате — стены кажутся слишком тонкими.
И однажды все стены окажутся пылью и прихотью,
мир запахнет озоном, сексом и облепихой,
… показать весь текст …

Тебе не кажется странным, что с тобой говорит призрак?
Не умерший, но ушедший в тот род тишины,
Которая настолько прозрачным ветром пронизана,
Что любой из людей теряет в ней свои черты.
В тот род тишины, которая подобна тлению,
Которая есть веление к смерти дня.
Тебе не кажется странным, что хватая взглядом мгновения,
Ты сейчас читаешь записки небытия?
И отвечаешь — мысленно или чувственно,
Тем самым открывая бездну в самом себе,
Превращаясь в какую-то хрупкую творожную устрицу,
Из привычной раковины двинувшуюся ко тьме
Океана с голосами призраков и телами космоса —
Это как наладить контакт с мертвецом внутри,
… показать весь текст …

Мне нравится, когда ты подходишь ко мне и раздеваешься. Мне нравится, что в глубине твоих зрачков не осталось ни тени стыда, только жадный азарт, похоть и мое отражение. Мне нравится глубокий вздох, с которым ты проводишь по собственной груди, задевая нахохлившийся сугроб соска. Мне нравится поверхностность проживаемых чувств при глубине страстей. А еще мне нравится смотреть, как сквозь легкую эротику мгновения проявляется человек. Ведь он неизбежно проявляется. Самоцельностью характера, мышления, настроений, эмоций и фантазий. Мне нравится, как сквозь тебя проявляешься ты. Словно бы сняв одежду и обнажив тело, в следующую секунду ты уже снимаешь тело, обнажая сущность. Беспрерывный стриптиз, бесконечный, безграничный. Мне нравится наблюдать твои метаморфозы. А тебе нравится, когда я смотрю на них. Тебя это возбуждает. Пожалуй, мы с тобой знаем, как нам проводить наши вечера.

Я хотел бы сжечь нас обоих,
облить бензином молодые упругие тела, бросить спичку,
смотреть, как наше бежевое, розовое и красное становится черным,
сжатыми зубами перегрызая собственный вой, потому что сгорать чертовски больно.
Я хотел бы сжечь нас обоих.
Это стало бы нашей последней ссорой,
самым громким нашим скандалом,
без аргументов и обвинений, без замечаний и замолканий,
только свободный крик — голый и беспощадный.
Я хотел бы сжечь нас обоих.
Твои волосы, которые рассыпались на ве…
… показать весь текст …

Если впустить зло в свой дом, то оно останется,
Укоренится в коридорах и кухнях саженцем,
Прорастет в нас с тобой — плесневелыми, тонкими, бледными,
Гулким рычанием, невероятными бреднями.
И мы будем жить в доме — женщина и мужчина,
Поворачиваясь к каждому звуку звериной личиной:
Маской крыс, волков, насекомых и страшных кроликов,
Созидая шерстью и хрипом иную символику —
Говор темной крови, капающей на плитку,
Речь ничтожных чувств — каких-то мутных и жидких.
И религию самого черного древнего идола
С деревянной мордой — будто из прошлого выдранной.
Вытирая кровь после жертвенного убийства,
Мы с тобой будем трогать пальцами наши лица,
… показать весь текст …

За…
Твои ботинки стоят у меня в прихожей грязные,
ты стоишь у меня на душе — в рясе,
и пытаешься научить жить на свое усмотрение.
Дом становится серым.
Я стою на сером полу,
между серых обоев,
я плыву в этом сером — я беру океан боем,
я обойму любви в это серое-мокрое всаживаю!
Ты стоишь в черной рясе — на душе моей черной сажей.
Зат…
Не сказать, что визит твой обыденный в дом мой стылый
отнимает последний ум и последние силы,
он скорее скребет по сердцу, он слишком громок,
… показать весь текст …

Утром от ночи остается фантик
с вымокшими откровениями,
остается запах женщины,
запах магнолии
и мысль «а мог ли я?
а смог бы я прожить в этом запахе жизнь?»
Утром остается только желание спать
пару веков,
как спят камни на кромке моря,
слушая воду,
слушая сводку вечности.
Утром не остается ничего из того,
что казалось важным,
утром не остается тебя —
… показать весь текст …

Трамадол и лирика, ночь и пустошь,
Каждый отсвет звезд с моим взглядом путается
Как девица легкого песнопения.

Я сижу у моря и вижу пену.

Языки одиночества лижут сердце.
Можно встать с песка в полный рост,
Раздеться,
Окунуться, броситься, утопиться…

Я сижу у моря.
Во мне есть птица.
… показать весь текст …

Временами кружится голова (сосуды, болезнь — я не знаю),
проекция мира становится мягкой, становится вся движением,
в такие моменты я на память хватаюсь за книги, за стены, за женщину,
и женщина кажется тверже стены, потому что способна сочувствовать,
потому что в ее лице я читаю надежду, что все закончится,
еще успеваю прочесть тревогу, до того, как сместится фокус
на быстрые стены и быстрые книги, танцующие хаотично,
на все обезумевшее пространство, лишенное человечности.
Временами кружится голова, мое тело зависает в воздухе,
образуя непреодолимый вакуум, в котором гибнут все звуки —
это новый способ слушать себя и бояться того, что слышишь,
понимая с огромным ужасом, что ты больше своих молекул.
Временами кружится голова. Приходи, мне нужна опора,
и плевать на всех жеманных красавиц, которые скажут «слабость»,
… показать весь текст …

Ты будешь вечно идти по следу,
всегда вторичен,
всегда бездарен,
всегда ошибочен и изведан
до трех страничек
в пустой тетради.
Ты будешь вечно писать «любили»
или «любимых»,
от слов завися,
перенимая чужие стили,
чужие рифмы,
чужие мысли.
А я останусь, врасту под гравий,
мне слово — повод,
… показать весь текст …

Ты должен уйти:
через дверь, ползком, босиком или вниз головой с балкона,
напролом — сквозь паркет до ада,
через эти стены беленные.
Слушай, слушай — ты должен уйти.
Уйти — прощаясь со всеми или ни с кем не прощаясь,
вырвав тормоз к дьяволу и повернув ключи.
Стволом, горячим от пороха, между дрожащих ключиц
или, чем черт не шутит, между ушами.
Уйти, уйти — никого не слушая, потому что голос — это царапина
на руке тишины, на белой бескровной руке тишины.
Оставить на лицах следы ботинок или полоски шин.
Ты должен уйти, как уходит нервозный штрих за границы ватмана.
Все. Траектория задана. Раз. Два. Три.
… показать весь текст …

Во мне все еще есть человек — в скорлупе, между стен, с поднесенным к виску ружьем,
он лежит на перилах моста — сам себе господин, сам себе к идеалам просроченный пропуск.
Он ручьем между корок сгоревшей кожи, между рыхлых мыслей вовне течет,
пока я изучаю линейкой собственных органов в теле пропасть.
Но потом приходит она и находит во мне человека — он бледен, худ,
она видит, как медленно падают стены, падают руки, на пол ружье — это был контрольный.
И тогда она на груди мне рисует зеленый сад, рисует пруд,
говорит: «Стрекоза задевает крылом твое сердце, тебе не больно?»
Мне не больно, куколка. Мне теперь больно не будет уже никогда.
Потому что падение стен — это только рождение новых проемов.
На груди моей сад. В пустоте моей пруд, как постскриптум последним годам.
Но во мне человек был когда-то, и я это помню.

У других по весне простуды, мимоза, авитаминоз
или чувство воскрешения, набирающее амплитуду,
а во мне — огромное таянье снежного замка
и стремление к великому океану.
Если бы только русло мое не загибалось в пустошь,
я бы узнал волны,
я бы осязал дно.
Я бы впал в средиземное,
я бы выпал из молочных рук своей матери —
не поэзии, но одетой в города и что-то рифмующей.
Я бы впал в средиземное, добавляя в соль его — сахара
своей лести морю.
Был бы плотью его — вплоть до августа,
вплоть…
… показать весь текст …

Мое подсознание — это черный косматый пес,
инфернальная тварь в древнем фаллическом культе,
я пытаюсь держать его на ошейнике,
но он в каждом слове стихов,
в каждой молнии внутренних гроз,
в диагностике белой молочной души, пережившей четыре эпохи инсульта.
Он — сутулая тень,
или стулья на кухне ночью, когда все спят,
он есть я, и от этого мне безумно и зябко,
он — моя философия или моя ступня
на полях ежедневности — слишком выученных и мягких.
Слишком вымученных для жизни,
для удобной ему конуры,
и бездомный — он беспрерывно скребется в двери,
… показать весь текст …

Есть люди, видящие идеал мира во всеобщем отсутствии страданий. Повальное нескончаемое счастье для всех. Это не плохо, не хорошо, это банальная незрелость. Нехватка опыта, ума, жизненных выводов. Правда в том, что именно череда побед и трагедий закаляет в человеке человека, приводя его к взрослению ума, выдающимся личностным качествам, иногда — к мудрости. Героев создает война. Пытаться отнять у людей их личную дозу бедствий равносильно попытке заковать растущий организм в свинцовый ящик. Этим м…
… показать весь текст …