Я полон грусти, расстаюсь с тобой
Слезинки светлые дрожат на рукаве
Как яшма белая. Я их возьму с собой
Пусть это будет память о тебе…
Ки-но Цураюки

Мое не знавшее любви доныне сердце
С тех пор, как полюбил тебя,
Менять свой цвет не будет никогда.
И никогда ты думать не должна,
Что это сердце может измениться!

Я полон грусти, расстаюсь с тобой,
Слезинки светлые дрожат на рукаве,
Как яшма белая…
Я их возьму с собой,
Пусть это будет память о тебе.

Туман весенний, для чего ты скрыл
Цветы вишневые, что ныне облетают
На склонах гор?
Не только блеск нам мил, —
И увяданья миг достоин восхищенья!

Да, сном, и только сном, должны его назвать!
И в этом мне пришлось сегодня убедиться:
Мир — только сон…
А я-то думал — явь,
Я думал — это жизнь, а это снится.

Подует ветер — и встает волна.
Стихает ветер — и волна спадает.
Они, должно быть,
Старые друзья,
Коль так легко друг друга понимают!

Да, сном, и только сном, должны его назвать!
И в этом мне пришлось сегодня убедиться:
Мир — только сон…
А я-то думал — явь,
Я думал — это жизнь, а это снится…

ДЗИСЭЙ. Предсмертные стихи самураев перед харакири (сеппуку).
Ки-но Цураюки (яп. ок. 866—945)

Ах, для меня любовь — не горная тропинка
Ах, для меня любовь — не горная тропинка
В местах, не познанных доселе мной,
И все равно,
Какой полно тоской
Мое блуждающее сердце!

Осенний вид не привлекает взора.
В горах сейчас не встретишь никого.
Цветы осыпались…
И только листья клена —
Как ночью золотистое пано.

Если сожалеешь о разлуке,
Значит, не прошла еще любовь.
Только знать хочу:
Когда навек уйдешь
(облаком в чужую даль),
Какие муки
ты оставишь сердцу моему?

Где-то в горной глуши,
недоступные взорам прохожих,
облетают с дерев
мириады листьев багряных,
став парчовым нарядом ночи.

Горная вишня,
Сквозь прогалы в густом тумане,
Мелькнула на миг
Ты пред взором моим. С той поры
В сердце тоска поселилась.

Мы вырастаем из одного семени — сердца, и разрастаемся в мириады лепестков речи — в мириады слов.

Люди, что живут в этом мире, опутаны густой зарослью мирских дел; и все, что лежит у них на сердце, — все это высказывают они в связи с тем, что они слышат и что они видят.

И вот когда слышится голос соловья, поющего среди цветов свои песни, когда слышится голос лягушки, живущей в воде, кажется: что ж из всего живого, из всего живущего не поёт своей собственой песни?..

Без всяких усилий движет она небом и землею; пленяет даже богов и демонов, незримых нашему глазу; утончает союз мужчин и женщин; смягчает сердце суровых воинов… Такова песня.

Я розу дивную
Увидел нынче утром.
Подумал с грустью:
Как, наверное, она
Недолговечна!

Сердце моё
Унеслось от меня и скиталось
По вешним горам,
Долгий-долгий день
Оно прожило сегодня

Как сквозь туман вишнёвые цветы
На горных склонах раннею весною
Белеют вдалеке, —
Так промелькнул и ты,
Но сердце всё полно тобою

Разлука
Не имеет цвета.
Так отчего ж она
Так за сердце берёт,
Его окрашивая грустью?