Из тех старых поцев, которые бьют баклуши в садике, что на углу авеню N и Ошен авеню, самый поцеватый — старик Гутгарц. А может статься, что и не только в садике, а во всём Бруклине. Восьмой десяток шлимазлу пошёл, а он всё не угомонится. Сегодня, чтоб у него на роже прыщ вскочил, Розалию Наумовну возьми и спроси:
— Сенечка-то ваш, не в обиду будет сказано, не из этих?
— Каких «этих»?! — всполошилась Розалия Наумовна.
Гутгарца она, как и все завсегдатаи садика, терпеть ненавидела. Грязный язык у того на удивление гармонично сочетался с феноменальным даром к наушничеству и сведению сплетен.
— Этих, — Гутгарц облизнулся, гнусно хмыкнул и уточнил: — Тухесников.
Розалия Наумовна ахнула и схватилась за сердце. Предположить, что Сенечка… Кровинка её. Единственная. Как только земля таких носит?!
— Как таких земля носит! — озвучила мысли Розалии Наумовны старуха Гуревич. Была она с одесского Привоза и за выражениями в карман не лезла. — Хазер, старый дрек! А ну пошёл отсюдова, шмекеле, вонючий шайцман, поц, чтоб ты сгорел!
Гутгарц, втянув плешивую голову в плечи, ретировался, а Гуревич принялась хлопотать.
— Ох, Розочка Наумовна, — причитала она, обмахивая задыхающуюся от гнева соседку по лавке последним номером «Еврейской газеты». — Азох-н-вей, Розочка Наумовна! Чтоб он сдох, этот шмаковатый Гутгарц, чтоб он уже ухезался, чтоб он своим ртом кушать не мог!
Гуревич сделала перерыв, удостоверилась, что Розалия Наумовна приходит в себя, и задумалась. Гутгарц Гутгарцем, но нет ли в словах старого склочника доли истины? Сенечке уже…
— Сколько Сенечке лет, чтоб он был здоров?
— Тридцать два, — всхлипнула Розалия Наумовна. — Он ещё киндер.
— Киндер, — задумчиво поддакнула Гуревич. — А что ж он, жениться не надумал ещё? Или не на ком?
Розалия Наумовна смешалась. «Мальчику рано жениться», — говорила она последние десять лет каждому, кому приходило на ум задать этот вопрос. И действительно, Сенечка совсем молодой, очень серьёзный и такой ответственный. Шутка сказать, работает не где-нибудь, а в банке, и не кем-нибудь, а программистом. И не за гроши, как рыжий Лёвка, Гутгарцевский внук, балбес, который баранку крутить и то не умеет, а за большие деньги. И потом, найти не шиксу какую-нибудь, а неиспорченную хорошую девочку в наше время так трудно. И, наконец, у Сени есть мама, которая постирает ему и приготовит лучше любой девочки, к тому же забесплатно.
— Так что ж не женится-то? — повторила вопрос настырная Гуревич.
Розалия Наумовна осознала, что «Мальчику рано жениться» видавшей виды рыночной торговке уважительной причиной не покажется. А аргумент, что у мальчика есть мама — тем более: Гуревич произвела на свет шестерых и сбивалась со счёту, перечисляя внуков.
— Он скоро женится, — помимо собственной воли соврала Розалия Наумовна. — У мальчика есть невеста.
По возвращении из садика она перебрала детские Сенечкины фотографии, всплакнула и занялась фаршировкой приобретённого в «Золотой рыбке» судака. Выложила его на блюдо, украсила луковыми кольцами и мучными клёцками. Закончив с рыбой, включила русский канал и принялась ждать Сеню.
— Я тут подумала, — говорила Розалия Наумовна, пока Сенечка, всегда любивший покушать, уплетал судака, — что надо бы познакомить тебя с хорошей девочкой.
Сеня едва не подавился клёцкой. Про девочек разговор не заходил с тех пор, как они выехали с мамой из Москвы на постоянное место жительства в Нью-Йорк, то есть целых двадцать лет. А до тех пор тоже зашёл всего один раз, когда конопатая Анька Петрова из пятого «Б» опростала бронзовую чернильницу прямиком Сенечке за шиворот.
— У Гореликов две дочки, — перечисляла между тем Розалия Наумовна. — Идочка и Лиля. У Раппопортов Сонечка. У Зальцманов… Нет, ну их, этих Зальцманов. Потом у Гутгарцев…
Не к месту вспомнив о Гутгарцах, Розалия Наумовна расстроилась и замолчала.
— Я подумаю, мама, — вяло молвил Сенечка.
Подумать было над чем. Девочек Сеня не терпел — с тех пор как обнаружил, что нравятся ему исключительно мальчики. Не все, некоторые. А он — им. Наглое предположение поцеватого Гутгарца было таки правдой. Той правдой, которую не пережила бы Розалия Наумовна, случись ей узнать. До сих пор обходилось. Но теперь…
Сеню передёрнуло, стоило ему подумать о женитьбе. Тем более на дочке маминых знакомых. Интересно, сколько пройдёт времени с момента женитьбы до того, как его тайна перестанет быть таковой. Минут пять, наверное. Хотя, возможно, удастся отложить до ночи. Этой, как её… Сенечка покраснел от неудовольствия. Первой брачной.
***
Утро встретило прохладой и телефонным звонком. «Я назову тебя солнышком!» — голосом Юры Хоя возвестил мобильник из-под дивана в пять утра. Выудив аппарат, я простонала умирающей лебедью:
— Алло…
— Танцуй, Соня! — гаркнула Анька-однокурсница. — Нашёлся, недорого!
— Кто нашёлся? Какие танцы? — одеяло свалилось на пол, и я судорожно пыталась подтянуть его рукой и ногой.
— Кандидат! — торжественно сообщила Анька.
Сон как ветром сдуло. Я подскочила и одёрнула пижаму.
— Рассказывай.
Моя старшая и единственная сестра Дашка пять лет обитала в Америке. Замужем за самым настоящим америкосом по имени Роберт, который был всего на какой-то тридцатник её старше. Как этого Роберта угораздило подцепить Дашу на Арбате — особая история. Так или иначе, одному из них повезло. Дашка почему-то считает, что Роберту.
Оказавшись в Америке, сестра едва ли не с первого дня уговаривала меня переезжать — тушкой или чучелом. Убеждать ей особо не пришлось: в Москве особо держаться было не за что, кроме должности экономиста в конторе «Рога и копыта», и не за кого — наши родители десять лет назад погибли в автокатастрофе. А там — всё-таки родная душа.
В Штаты я хотела позарез, а гражданину этих Штатов, Семёну Нихамкину, понадобилось ненадолго жениться. Кандидат в супруги — «приличнейший человек», по словам Аньки — был оригинален. За фиктивный брак обладатели грин-карты обычно просили 25−30 тысяч долларов, а мистер Нихамкин денег не хотел — он искал жену, которая понравится маме.
— Помнишь Борю Фишелевича, такого губастого с параллельного потока? — продолжала щебетать Анька. — Этот Сеня ему дальняя вода на киселе, свояк восьмиюродный. Так вот, звонит мне вчера Борик и говорит: родственник ищет бабу. Я сразу поняла — этот родственник точно про тебя! Вы друг другу отлично подойдёте!
Сеня подыскивал временную спутницу жизни с приличным экстерьером и незлобливым характером, способную более-менее изъясняться по-английски, с верхним образованием, от двадцати семи до тридцати. Почти по всем пунктам выходило — меня. Кроме одного пункта…
— Аня! Кого ты пытаешься порядочному человеку подсунуть? Какая из меня еврейка?!
— Почти настоящая, Сонь. Ты в зеркало посмотри.
Я пошла и посмотрела — сразу в большое, для надёжности. Худенькая особа в короткой пижаме с цветуём на животе, взлохмаченными тёмными кудряшками, карими глазами…
— Всё бы ничего, Ань, — отозвалась я в трубку, — только нос какой-то арийский. И татушка на пояснице.
— Сомневаюсь, что татушку на тушке его мама углядит. А нос… Ну, с кем не бывает…
— Минутку… — я решила собрать в кучку всё, что знаю о евреях. «Семь сорок», цимес, Бабель и Шолом-Алейхем, рыба-фиш, анекдоты о Рабиновиче… Увы, анекдоты лидировали с большим отрывом.
— А традиции, Аня?! А язык?
— Выучишь. Сонь, так я даю твоё мыло? Когда ещё найдёшь такой вариант?
Через день пришло письмо — вежливое, без ошибок и с фотографией. На меня смотрел интеллигентного вида субчик — очки, пробор, галстук в шашечку. Приличной девушке иудейских кровей Семён обещал легальное проживание в США, крышу над головой и примерное поведение — не лезть в душу и не тащить в койку. Предложение выглядело слишком заманчивым, чтобы быть правдой…
«Семён, а для чего вам, собственно, жена? Неужели только чтобы порадовать маму? У вас в Нью-Йорке её совсем некем порадовать?» — отправила я письмо.
Вскорости пришёл ответ: «Есть нюанс, которого мама не знает. Я гей. Вас это не смущает?»
Я громко ахнула. Хорошенькое «не смущает». Нет, теоретически, конечно, мы цивилизованные люди, и каждый спит, с кем ему вздумается, в рамках Уголовного кодекса. Практически же… Опыта общения с геями у меня не было. Разве что с манерным и вертлявым парикмахером Олегом, да и тот, похоже, под голубого только косил.
«Геи тоже люди», — пришла уникальная по степени идиотизма мысль. «Жан Маре, Джанни Версаче, Элтон Джон», — обрела она конкретику.
Твёрдой рукой я настучала: «Не смущает. Согласна».
Ещё через полчаса поступили условия предстоящего матримониала. Сеня высылает мне приглашение, я получаю в посольстве «жениховскую визу» — убедив кого полагается на собеседовании, что замуж собралась не фиктивно — и лечу себе в Нью-Йорк. Далее в течение трёх месяцев надо понравиться маме. Или не понравиться, и тогда собрать манатки и улететь восвояси.
***
Легенду мы сочинили простую: сайт знакомств, прониклись, влюбились, жить друг без друга не можем. Однако жениху с невестой полагается знать друг о друге чуть больше, чем имя и адрес электронной почты. Мы взялись за изучение подробностей: каждый накатал по списку вопросов, требующих освещения. Выяснилось, что Сеня любит Фрэнка Синатру и старое голливудское кино, по воскресеньям ходит в тренажёрный зал, имеет на ключице родинку в форме капли, тоже спит в пижаме, пьёт грейпфрутовый сок по утрам и молоко перед сном. На фоне такого мне даже как-то неудобно было писать о неугасимой страсти к советскому панку и кофе с коньяком.
На этом мы прервались, и я принялась учиться еврейству.
— Говно вопрос, — авторитетно объяснил Боря Фишелевич, тот самый, что через Аньку сосватал меня заморскому восьмиюродному свояку Сене. — Во-первых, вызубришь идиш.
— Как идиш?! — ужаснулась я.
— Кверху каком. Из всего идиша надо знать десять слов. Слушай сюда и записывай. Аид — еврей. Гой — нееврей. Хазер — свинья. Шлимазл — мудак. Шмак — тоже мудак, но другого пошива. Шмекеле — опять-таки мудак. Тухес — задница. Халоймес — бардак. Аникейве — шлюха. Поц — э-э… ну, ты догадалась. Зафиксировала? Молодец. Далее — праздники. Конспектируй, потом пробьёшь в Википедии и заучишь наизусть. Пурим. Песах. Ханука. Йом-Кипур. Записала? Умница. Теперь жратва: цимес, тейглах, гефилте фиш, клёцки. Мацу ты и так знаешь. Поняла? Азох-н-вэй. Ах, да, это ещё одно слово, одиннадцатое. Означает всё что угодно. Всё поняла? Можешь приступать к объевреиванию.
На третий день зубрёжки я почувствовала, что уже достаточно объевреилась на теоретическом уровне, и возобновила переписку с женихом. Заодно решила закрепить материал в руках и освоить иудейскую традицию на практике. Что-что, а готовить я умела и любила, поэтому скачанные из интернета рецепты пошли на ура. В конце концов, мы с Сеней вызубрили уйму подробностей той или иной степени интимности, собрали документы, перешли на «ты» и перебрались из почты в «скайп».
— Ну, что, Сеня, ни пуха ни пера? — настукала я перед выходом в посольство.
— К чёрту. Я тут подумал…
— Что ты подумал? — подбодрила я.
— Соня, нам ведь придётся изображать взаимное влечение. Перед мамой.
— И в чём скорбь момента?
— Но ведь ты женщина! Я могу и не суметь.
— Не кисни, Сеня. Во-первых, я маленькая женщина. Хрупкая, как цветок. Ну, или как пацан. Во-вторых, джинсы надену.