Ты меня водишь расстреливать каждый день. Смотришь в прицел и решаешь: опять не время. Я же весь в белом — о, как хороша мишень: молод, красив и любим капитально всеми. Ты говоришь: если б завтра была война — я б берегла его, прятала в тёмный погреб — он не похож, к сожалению, на тебя — но мне легко с ним под песенку глупой Сольвейг. Всё бы сложилось, когда бы не ты, не ты — что тебе нужно в этом июльском поле? Взводишь курок — я стою не примяв травы, травы в июле вовсе не знают боли. Я сюда шёл не столетье, не год, не два — целую вечность затем, чтоб упасть в лаванду… В мареве синем всю ночь обнимать тебя и танцевать на просёлочной сарабанду. Плакать, смеяться, и верить, что я любим — без сожалений, сравнений, без пуль и ружей… Можешь смеяться — я в поле стою один. Мне ничего, ничего от тебя не нужно. Тем и хорош этот древний земной июль — падаешь в землю — встаёшь из неё подросшим. Где-то за правым извечный летит патруль или конвой, что меня арестует позже.
Ты меня водишь расстреливать каждый день в маленький тир твоего дорогого сердца. Падает в травы моя золотая тень, Сольвейг поёт и соната уходит в скерцо.