Двадцать один — ноль пять, довольно темновато.
Что в этом блиндаже? — Сам чёрт не разберёт.
Гранату бы туда. Да кончились гранаты.
И старшина, кивнув, скомандовал — Вперёд.

Дышала холодком угрюмая пещера
И я нырнул в неё как в омут головой.
(Четыре мужика — немецких офицера,
И крохотный пацан — советский рядовой)

Я замер на момент, пытаясь присмотреться,
Дал очередь на звук и снова кувырком.
Вертелся в темноте среди вопящих немцев
Злым шестнадцатилетним маленьким хорьком.

И в этой пляске смерти, в автоматном гуле,
Я инстинктивно краем слуха отмечал,
Как чмокали во плоть вонзавшиеся пули,
Как, умирая, кто-то «О, майн гот!» кричал.

Всё стихло. Старшина с трофейной зажигалкой
Вошел и огонёк поднял над головой,
Высвечивая окровавленную свалку.
И одного в углу, что был ещё живой,

Зажав дыру в груди, смотрел тоскливым взглядом
И широко открыл в беззвучном крике рот…
Ударил я его по голове прикладом.
За пережитый страх… За батю… За народ…

Потом мне, как-то вдруг, так захотелось к маме,
Что пусть меня простит отечество моё.
Я пил из кружки спирт, стуча о край зубами,
И слышал разговор сквозь полузабытьё:

- Не надо лейтенант, пусть парень отоспится.
Я сам ему налил, он раньше-то не пил.
Он в блиндаже сейчас… троих матёрых фрицев…
И одного прикладом досмерти забил…

Закончилась война, я, слава богу, выжил.
Нет с западного фронта больше новостей.
Я сам построил дом с резным коньком на крыше.
И посадил свой сад. И вырастил детей.

Я плакал от потерь и праздновал удачи,
Но только до сих пор живёт в моей душе
В науке убивать поднаторевший мальчик,
Стреляющий на шорох в тёмном блиндаже.