Профессор Кисляткин вошел в аудиторию. Он не выглядел усталым, он выглядел изможденным, словно провел ночь в окопах. Он положил на стол старую книгу, но не открыл ее. В его глазах читался гнев, смешанный с тотальным, окончательным разочарованием. — Я ждал. Ждал, что хотя бы один из вас найдет то, о чем я говорил в прошлый раз. Настоящую, некоммерческую, не продажную красоту. А что я получил? Ничего. Пустота! — Он ударил кулаком по кафедре. — Я понял, почему вы ее не нашли. Не потому, что ее нет. А потому, что вы не способны ее увидеть! Ваша душа, ваш разум — всё это перемололи в кровавый фарш. — Вы стали продуктом этого. Вы, ваши мысли, ваши мечты. Всё это теперь — просто товар, который можно купить и продать. И что самое страшное, вы не только товар. Вы — сами стали частью этого механизма. Вы, как и ваши «великие» художники.
Кровавый фарш. Эта метафора была еще более страшной, чем «голуби на помойке». Таланты, мечты, душа — всё это, говорил он, проходит через мясорубку Рынка. Я почувствовал, что он не просто ругает искусство. Он обвиняет нас в самоканнибализме. Мы не только покупаем этот фарш, мы сами, не замечая, перемалываем свою индивидуальность, чтобы лучше вписаться в машину потребления. Наши мысли стали такой же безформенной, серой массой. — Цинизм таланта. Вам кажется, что вы свободны? Что искусство теперь свободно от идеологии? Ха! Это самое большое заблуждение! Раньше художник служил Богу, потом — царю, потом — народу! Он служил идее! Да, идее! И это делало его произведения великими! Потому что в них была душа! А кому служат ваши современные «гении»? Кому?
Студент, не выдержав молчания, робко произнес: — Свободе творчества… — Свободе?! — Профессор резко перебил его, почти вскрикнув. — Вы называете это свободой? Это — рабство! Рабство перед рынком! Перед деньгами! Их единственная идея — продаться подороже! Они берут свой талант, свой разум, свою душу — всё, что в них есть человеческого — и перемалывают это в кровавый фарш. И потом продают его вам, называя это искусством! — Они рисуют грязь, показывают уродство, потому что это продаётся! Это шокирует, это привлекает внимание! Но это — не красота! Это просто фарш! Они сознательно уничтожают свой дар, чтобы получить копейки! — Ужасы современности. Я видел настоящую красоту. Я видел ее в картинах, что висели в музеях, что были созданы для народа! А вы? Вы смотрите на чёрные квадраты! Вы смотрите на бессмысленные инсталляции, что продают за миллионы! И вы говорите: «О, это так глубоко!». Нет! Это не глубоко! Это — пустота! А вы, как идиоты, стоите и пытаетесь найти в ней смысл! — Потому что вы боитесь. Боитесь признать, что вас обманули. Что искусство, которое вы видите, — это не больше, чем обёртка от гнилой конфеты. Вы боитесь признать, что ваш мозг стал как этот фарш — без формы, без идеи. Просто серая, безжизненная масса.
Он, как всегда, не давал нам выбора, не оставлял оттенков. Но его слова о «цинизме таланта» попадали точно в цель. Если художник создает уродство ради денег, то это не критика мира, а его одобрение. Это просто сделка. Мы, потребители, покупаем этот «фарш», потому что он не требует от нас мысли, не требует поиска красоты. Это готовый, переваренный продукт. А мы, покупая его, признаем: да, мой мозг — это фарш, и я готов его есть.
В этот момент зазвенел звонок. Шум в аудитории нарастал. — Ну всё! Ваше время вышло! — Профессор повысил голос. — Дома! Посмотрите на свою собственную руку. На свою! И спросите себя: «Это моя рука? Или она тоже чья-то собственность?» Я жду вашего ответа на следующем семинаре! И помните: пока вы не поймёте, что такое истинное рабство, вы никогда не узнаете, что такое истинная свобода!
Он вышел, оставив нас в полной тишине, нарушаемой только звонком. Посмотреть на свою руку. Рука — это инструмент труда, созидания, действия. Если твой труд продан, если твоя жизнь заложена, если ты в кредитах — то кому принадлежит рука? Это был последний, самый изощренный вызов Кисляткина: осознать себя как товар. А это, я знал, было самым страшным.