Четырехлетний сынишка моей подруги слопал все печенье с праздничного стола. И когда подруга спросила: «Кто это сделал?!», мальчик, не моргнув глазом, ответил: «Не я». И в его словах (отличие от расстроившейся от лжи и непослушания своего сына подруги), я услышала не столько неправду, сколько попытку удержать ту реальность, в которой не существовала проказника, а был только образ «хорошего мальчика».
С позиции психоанализа, ложь — это не просто отступление от правды, это тень, которая падает на наш внутренний мир. И форма этой тени меняется в зависимости от того, на каком этапе своего развития мы находимся — от нашего возраста. Ложь ребенка и ложь взрослого имеют разную природу и цель.
Все дело в том, что ложь ребёнка до определённого возраста (примерно до 4−5 лет) нельзя считать ложью в привычном смысле этого слова. Детский мозг ещё не обладает достаточными когнитивными навыками для осознанной и сложной лжи. В этом возрасте еще не существует чёткого понимания объективной реальности, и детская ложь — это скорее попытка защитить свое «идеальное Я». Ребенок съел печенье, но он идентифицирует себя с образом «хорошего мальчика», которого любит мама, и для него ложь — это не оружие, а волшебная палочка. Когда он говорит: «Я не брал печенье», он пытается отменить реальность, которая ему не нравится. Это как попытка закрасить ошибку на холсте. Ребенок ещё не знает, что краска просто накладывается поверх, не стирая того, что было. Он верит, что теперь, когда старая, некрасивая картина скрыта, она больше не существует. Для него это не обман, а творение новой, более удобной реальности, это приспособительное поведение.
Ложь взрослого человека, в отличии от детской лжи, построена на полном осознании того, что у других людей есть своё восприятие мира. Взрослая ложь — это осознанная попытка исказить чужое восприятие реальности в свою пользу. Это акт защиты и сторожевой пес у ворот фасада из его достижений и правил. Он лает и рычит, не подпуская близко, чтобы никто не мог увидеть, что за этим фасадом нет ничего, кроме пустоты или раны.
Что мы делаем с ложью ребенка? Не боремся с самой ложью, а работаем с чувством, которое её вызвало, не фокусируемся на обмане, а обращаем внимание на эмоции: «Я вижу, что ты расстроен из-за съеденного печенья. То, что ты сделал, было неправильно, но ты остаёшься хорошим мальчиком. Давай подумаем, как можно это исправить?»
Ложь взрослого — это глубоко укоренившийся защитный механизм. Невозможно «вылечить» взрослого, просто указав на неправду, он не готов признать свою ложь. Любая попытка заставить его сделать это лишь вызовет ещё более сильную защиту и новую ложь. Вместо того чтобы обвинять взрослого во лжи («Ты мне соврал»), эффективнее сказать о том, как его слова повлияли на вас. «Когда ты сказал X, я почувствовала себя Y. Это расстроило/разозлило/ввело меня в ступор».
Цена лжи велика. Человек тратит колоссальное количество психической энергии на поддержание своего «фасада» и на запоминание «ложной карты» того, что он рассказал. Это постоянный, изматывающий внутренний конфликт, который порождает тревогу и чувство глубокого одиночества. И обе лжи — это звенья одной цепи: детская магическая ложь, если её не направить в правильное русло, со временем превращается во взрослую невротическую ложь. Невинный, экспериментальный акт ребёнка становится защитным, изматывающим механизмом взрослого. Потому что взрослый, живущий в тюрьме своей лжи, — это всего лишь повзрослевший ребёнок, который так и не осмелился сломать свою волшебную палочку, чтобы перестать «колдовать» над реальностью и предстать перед другими таким, какой он есть…
Клинический психолог